Доподлинно известно, что во времена Великого восстания[5] (описание коего, сочиненное ученейшим лордом Кларендоном, я искренне советую вам изучить)поместье Баскервиль принадлежало Хьюго Баскервилю, человеку грубому, несдержанному нравом и злому. Соседи бы молча терпели его выходки, понимая, что в столь суровых местах святыми не становятся, если бы не его распутство и склонность к жестоким шуткам, о которых по всему западному побережью ходили легенды. Случилось так, что Хьюго полюбил (если его темную страсть можно назвать таким прекрасным словом) дочь йомена, который владел землями по соседству с поместьем Баскервилей. Но молодая девица, известная своей скромностью и добродетелью, благоразумно избегала этого человека, страшась одного имени его. И вот однажды, на Михайлов день, Хьюго вместе со своими дружками, такими же негодяями, числом пять или шесть, пробрался на соседскую ферму, когда отца и братьев прекрасной девицы не было дома (о чем им было доподлинно известно), и выкрал ее. Привезя несчастную в Холл, они заперли ее в верхних покоях, а сами как обычно сели бражничать до утра. Бедная пленница чуть не сошла с ума, слушая пьяные крики, пение и ужасные проклятия, доносившиеся снизу, поскольку говорят, что Хьюго Баскервиль, напившись, ругался так страшно, что его проклятия могли испепелить человека, чьи уста извергли их. Наконец, не выдержав кошмара, девица сделала то, на что не решились бы и самые отчаянные из храбрецов. По плющу, который увивал (и продолжает увивать в наши дни) южную стену, она спустилась с верхнего этажа на землю и бросилась через болото к отчему дому. Ферма ее отца находилась в трех лигах от Баскервиль-холла.
Случилось так, что спустя какое-то время Хьюго оставил собутыльников, чтобы отнести еду и питье (а может быть, влекомый и другими, низменными, побуждениями)своей пленнице, но обнаружил, что птичка упорхнула из клетки. И тогда в него вселился дьявол, ибо Хьюго бросился вниз в пиршественный зал, вскочил на большой стол, расшвыривая ногами бутыли и подносы, и перед всей шальной компанией поклялся в ту же ночь отдать тело и душу силам зла, если сумеет догнать сбежавшую девчонку. Гуляки, пораженные его неистовством, притихли от ужаса. Кто-то из них, самый бессердечный (или же выпивший больше остальных), вскричал, что нужно спустить на беглянку собак. В тот же миг Хьюго выбежал из дома, крикнув слугам седлать лошадь и выпускать свору. Бросив псам платок девицы, Баскервиль черной тенью в лунном свете поскакал во весь опор на болота.
Тем временем сотрапезники его некоторое время продолжали сидеть в пиршественном зале, не в силах уразуметь всего, что сталось за столь короткое время, но вскоре в головах у них прояснилось. Взбудораженные тем, что должно было случиться на болотах, они всполошились, в зале началась суматоха. Кто-то требовал пистолеты, кто-то – коней, кто-то – еще вина. Наконец в обезумевшие головы вернулось некое подобие здравого смысла, и они всей гурьбой, а было их тринадцать человек, выбежали на улицу, вскочили в седла и бросились в погоню. Луна ярко освещала тропу, по которой должна была пробежать девица, если хотела вернуться домой.
Проскакав по болотам милю или две, всадники повстречали ночного пастуха и спросили, не видел ли он собак, идущих по следу. Те, кто пересказывают эту историю, говорят, что пастух тот был так напуган, что едва мог говорить, однако в конце концов ответил, что действительно видел обезумевшую от страха девицу, преследуемую сворой собак. “Но это не все, – добавил он. – Еще мимо меня на своей черной кобыле проскакал Хьюго Баскервиль, а за ним, совершенно бесшумно, неслось адское отродье, внешне похожее на огромного пса. Боже упаси меня встретиться с ним еще раз на этих холмах!”
Пьяные сквайры обругали пастуха и поскакали дальше. Но вскоре они похолодели от ужаса, ибо впереди послышался стук копыт и им навстречу выскочила, вся в белой пене, вороная кобыла Баскервиля. Ее поводья волочились по земле, а в седле никого не было. Гуляки сбились в кучу, поскольку большой страх овладел ими, но все же продолжили погоню, хотя каждый, окажись он здесь один, с радостью повернул бы своего коня. Медленно углубляясь в болота таким манером, они наконец наткнулись на собак. Чистокровные гончие, известные своим бесстрашным нравом, жалобно скулили у спуска в глубокую лощину, или балку, как мы ее называем. Некоторые из них, поджав хвосты и жалобно визжа, отбегали в сторону, другие, щетиня шерсть на загривках, заглядывали в узкий овраг.