Молчание сирен[61]
Вот доказательство, что и слабые, даже детские средства могут послужить спасению.
Чтобы спасти себя от сирен, Одиссей заткнул воском уши и велел приковать себя к мачте. Нечто подобное могли ведь сделать прежде и другие путешественники, за исключением тех, кого сирены привлекали уже издалека, но всем в мире было известно, что это не может помочь. Пение сирен проникало через все преграды, и страсть соблазненного ими порвала бы нечто и более крепкое, чем цепи. Но об этом Одиссей не думал, хотя, наверное, слышал об этом. Он полностью доверился кусочку воска и связке цепей и в невинной радости от своих маленьких хитростей отправился навстречу сиренам.
Но у сирен было и более страшное оружие, чем пение, — их молчание. Этого, правда, никогда не бывало, но ведь могло случиться и так, что кто-то спасся от их пения, но уж наверняка не сумел укрыться от их молчания. Чувству, что они побеждены собственными силами, и возникающему вслед за этим все сметающему на своем пути чувству освобождения ничто земное не может противиться.
И действительно, когда Одиссей приблизился, могучие певицы молчали, то ли потому, что думали, будто этого противника можно встречать лишь молчанием, то ли умиротворенное выражение на лице Одиссея, который думал лишь о воске и цепях, заставило их позабыть про пение.
Одиссей же, выразимся так, не слышал их молчания, он думал, что они поют, а он в безопасности и не слышит их. Он лишь мельком взглянул на изгибы их шей, вздымающуюся грудь, полные слез глаза, полуоткрытый рот, но думал, что все это относится к ариям, которые не слышны ему. Но вскоре и это ускользнуло от его устремленного вдаль взгляда, а сирены исчезли буквально от его решительности, и как раз в тот момент, когда он был к ним ближе всего, он их уже совершенно не воспринимал.
А они — красивее, чем когда бы то ни было, — вытягивали шеи и поворачивались во все стороны, распускали по ветру свои ужасные волосы, растопырили на утесах когти. Они уже не хотели соблазнить, они хотели лишь как можно дольше удержать блеск больших глаз Одиссея.
Если бы сирены могли что-нибудь осознавать, они тогда же были бы уничтожены. Но они уцелели, лишь Одиссей ускользнул от них.
Но есть еще и дополнение к дошедшей до нас легенде. Говорят, что Одиссей был настолько хитроумен, был такой лисой, что и сама богиня судьбы не могла проникнуть в его душу. Быть может, он, хоть это и невозможно понять человеческим разумом, все же заметил, что сирены молчат, и вышеуказанными и бессмысленными действиями прикрылся, как щитом, от них и от богов.
Пощечина
Иные были коварными, как Хальгерда Красивая. Было у нее три мужа, и все из-за нее погибли. Последним был Гуннар из Литхенда, самый отважный и миролюбивый из людей. Однажды она совершила какую-то низость, и он ей дал пощечину. Она не простила. Прошли годы, и враги осадили их дом. Двери были заперты, в доме все молчали. Один из врагов взобрался на козырек окна, и Гуннар проткнул его копьем.
— Гуннар в доме? — спросили осаждающие.
— Что до него, я не знаю, но копье его в доме, — сказал раненый и с этой шуткой на устах испустил дух.
Гуннар держал врагов на расстоянии, пуская в них стрелы, но в конце концов кто-то из врагов обрезал тетиву.
— Сплети тетиву из твоих волос, — попросил он жену, Хальгерду, коса у которой была золотистая и блестящая.
— От этого зависит твоя жизнь? — спросила она.
— Да, — ответствовал Гуннар.
— Тогда я лучше припомню ту пощечину и погляжу, как ты умрешь.
Так погиб Гуннар в неравном бою, и Самр, его пес, тоже, хотя перед смертью Самр загрыз одного из врагов.
Орнамент ковра[62]
Я вспомнил рассказ Генри Джеймса[63] «Орнамент ковра»: историю писателя, который издал множество книг и вдруг в некотором недоумении услышал, что какой-то из его поклонников заметил, будто все они — вариации одной и той же темы и один орнамент пронизывает их все, словно орнамент восточного ковра. Если не ошибаюсь, писатель вскоре умер, не раскрыв секрета, и Джеймс заканчивает историю весьма тонко: нам дают понять, что поклонник писателя посвятит все свои силы распутыванию повторяющегося рисунка, сокрытого во многих томах.