Аронзон был поэтом редкой самобытности, прежде всего в звучании своего слова и очертаниях поэтического мира. Он не только состоял в оппозиции к официальной литературе (дух внутренней свободы был присущ Аронзону всегда и ощутим даже в произведениях, написанных в расчете на публикацию[3]): поэт сознательно держался несколько в стороне от каких-либо объединений и групп, а если творчески с кем-то и сближался, то контакт обязательно должен был подкрепляться человеческой заинтересованностью. Отсутствие интереса к социальной тематике делало его посторонним как официальной литературе, так и идеологизированной оппозиции. Своеобразие поэтических поисков, в которые неминуемо вторгалось ощущение обреченности, отразилось в хрупкости создаваемого мира. Игровое начало только подчеркивало трагическую удаленность поэтически воплощаемого рая от действительности. Ясно сознавая свое место в русской поэзии, Аронзон мучился от невозможности принимать активное участие в литературном процессе. Частный, даже сугубо интимный мир, куда допускались только ближайшие друзья, был не ко двору, требовались «громкие» темы. Художественно осмыслить такое положение было возможно лишь в полном отказе от внешнего, в запечатлении трудно переводимых на человеческий язык состояний, в кропотливом создании собственного стиля и поэтического языка.
В стихах Аронзона редко обнаруживаются прямые отражения действительной жизни поэта. Если взяться за восстановление канвы его жизни по текстам, то получится нечто фантастическое. В этом смысле поэзия Аронзона сопоставима с поэзией Тютчева. Во многом схожи пейзажи — торжественные и одически величественные. Но если у Тютчева они служат поводом для философических рефлексий, то у Аронзона другое: восторженное настроение, экстатическое состояние сопровождаются пристальным вглядыванием в предстоящее пространство. Очертания пейзажа меняются со сменой времени года и дня. Но, по сути, времени нет, оно остановилось, исчезло — и создаваемый мир стал прозрачным, каждое явление если и множится, то не вовне, а вовнутрь, обнаруживая самостоятельное существование в «пространстве души»…
Так совершает поэт свое путешествие, радостно приветствуя и воспевая знакомый по инобытию ландшафт. Поэт движим «надеждой открыть новые миры» (Пушкин) и при этом ведет «точные дневники своего духа» (Хлебников); открываемые живые пространства озвучиваются «думами и слогом» (Аронзон). Поэт оказывается первооткрывателем, обживающим и очерчивающим границы этих новых, параллельных действительному миров; он описывает их флору и фауну и населяет близкими людьми. Но всё больше притягивает его одиночество, созерцание пустынных пейзажей — напоминающих о засмертном.
Леонид Львович Аронзон родился 24 марта 1939 года в Ленинграде[4]. Отец, Лев Моисеевич, был инженером-строителем; мать, Анна Ефимовна (урожденная Геллер) — врачом. Леонид был вторым ребенком в семье: первый — Виталий — родился 17 октября 1935 года. Семья жила на 2-й Советской улице, 27, в огромном доходном доме, занимавшем целый квартал между Невским проспектом, Дегтярным переулком, проспектом Бакунина и 2-й Советской. Когда родился Леонид, вместе с родителями в квартире проживали также братья матери — Исаак и Михаил Геллеры[5]. Семья Аронзонов размещалась в поделенной на две части комнате, бывшей когда-то кабинетом владельца купеческой квартиры.
Когда началась война, отца, вопреки желанию, на фронт не взяли: Всесоюзный проектный алюминиево-магниевый институт, где он работал, эвакуировали на Урал. Мать, военный врач, осталась в Ленинграде, а детей в августе 1941 года эвакуировали к отцу в поселок Лёнва, недалеко от города Березники (Молотовская, ныне — Пермская обл.). Спустя год, осенью 1942-го, матери был дан месячный отпуск в связи с болезнью Виталия, она приезжает к детям и остается в Лёнве, где ей поручили сформировать военный эвакогоспиталь. С воссоединением семьи улучшаются бытовые условия, налаживается жизнь: Виталий в 1943 году идет в школу, Леонид остается на попечении бабушки. Летом 1944 года Анна Ефимовна уезжает в Ленинград и в сентябре 1944 года вся семья, кроме отца, оставшегося в Березниках, возвращается в квартиру на 2-й Советской, которую братья покинут, уже женившись: Леонид — в 1958 году, Виталий — в 1959.
4
В прояснении деталей биографии Аронзона ценнейшую помощь оказали воспоминания его брата, Виталия Львовича Аронзона, а также друзей поэта А. Альтшулера, Л. Хайкиной и Ю. Шмерлинга, которым составители выражают сердечную благодарность.
5
Исаак Ефимович (Исаак Хаимович) Геллер (1905–1980) — физик-теоретик, преподаватель Ленинградского университета. В 1930-е годы репрессирован, отбывал срок в Воркуте. На его даче в Барвихе под Москвой Леонид отдыхал в начале 1960-х (см. стихотворение «В лесничестве барских прудов…»).
Михаил Ефимович (Моисей Хаимович) Геллер (1904–2001) — геодезист, перед войной аспирант Института теоретической астрономии Академии Наук СССР. Во время войны попал в окружение и немецкий плен. Бежал, воевал в составе партизанского отряда в лесах под Лугой. 8 августа 1945 года приговорен по статье 58–1б УК РСФСР («Измена Родине») к 10 годам лагерей и 5 годам поражения в правах. Освобожден в 1954 году, возвращается к семье в Ленинград, проживает на 2-й Советской. Реабилитирован в 1959 году. Возможно, беседы с дядей послужили позднее для племянника толчком к созданию текста «Ночью пришло письмо от дяди…».