Кажется мне — это лодка,
Остроносая лодка была,
И я в ней плыла матросом,
Словесной икрой у весла.
Пред нею летели боги —
Дионис и Аполлон.
Они летели обнявшись:
Он в нас обоих влюблен.
С тех пор, как я прикоснулась
К разодранному рту,
Я падаю тяжким камнем
В соленую пустоту.
С тех пор, как я посмотрела
Глазами в глаза Голове,
Я стала выродком, нищим,
Слепою, сестрой сове.
Вмешайте в вино мне снегу,
Насыпьте в череп льду,
Счастье не в томной неге —
В исступленно-строгом бреду.
О снег, ты идешь все мимо,
Белизною не осеня.
Кружатся девять незримых
В снегопадных столбах звеня.
V
Мохнато-белых пчел,
Под фонарем скользящих,
Я отличу легко
От хладных настоящих.
У этих из-под белизны
Косится темный глаз блестящий
И жальца острые ресниц
Нацелены на предстоящих.
Замерзшие колют ресницы,
Ледяные глядят глаза,
Тебя оплетает хмельная
Ледяная, в слезах, лоза.
Музы, ужели вы только
Пьющие душу зрачки?
Девять звезд каменистых
Кружась, ударяют в виски.
VI
(Пифия)
Сидит, навзрыд икает…
— Да вот я и смотрю.
— Ударь её по спинке,
Скорей, я говорю!
— Ничто! Она икает
Все громче и больней,
Облей её водою
И полегчает ей.
— Смотри, глаза полезли
И пена из ушей.
— Да что же с ей такое?
Иль умер кто у ней?
VII
Музы (замерзли!) — белые мухи[2]
Вас завлекли сюда?
— Мир оттеснил нас, глухая вода
В Гиперборею.
Долго скользили во тьме седой
Над морем Белым,
Видим — на льдине живой воробей
Оледенелый
Мы и согрели его собой,
Синими языками
Молний живых, и на свет голубой
Дале рванулись.
А он плывет там и поет
На девяти языках,
С синим огнем в ледяной голове,
Невидимым в очах.
Когда он повис на гребне,
На клочке ломаемой льдины,
Лопнуло накрест в подвалах Эреба
Сердце седой Прозерпины.
VIII
Восхваление друг друга у Никольского собора
Аркады желтые, в проплешинах, Никольского рынка
Где делают с цветочками посуду
Эмалированную — там в длинную флейту ветер
Дует ночами.
Там гулькает голубь, постовой свистнет,
Да подпоясанные небрежно, босые,
Как перипатетики бродят девы
Глухой ночью.
— Молний сноп на поясе у тебя, Эрато,
Без тебя не сложится ни гимн, ни песня,
Подойдешь ближе, глянешь — кровь быстрее
В словах рванется.
Ну а ты, Полигимния, не скромничай, дева,
Взор певца устремляешь в небо,
Без тебя он ползал бы по земле, извиваясь,
Тварью дрожащей.
— Без тебя, Мельпомена, без тебя, Клио…
Так наперебой друг дружку хвалили
И, танцуя, свивались в темнисто-светлый
Венец терновый.
Ах, кому нам девяти, бедным,
Передать свою поющую силу,
Ах, кого напоить водой кастальской,
Оплести хмелем?
У Никольской видят колокольни
Притулился, согнувшись, нищий,
Он во сне к небесам тянет руку,
Стоя спит, горький.
Тут они на него набежали —
Закружили, зашептали, завертели.
Замычал он, мучимый сладкой
Пения болью.
Ладонями захлопал в бока гулко
И, восторгом переполненный тяжким,
Взял и кинулся в неглубокий
Канал Крюков.
IX
Музы перед Иконой
Вокруг Никольского собора
Во вьюжном мчатся хороводе,
Озябнув, будто виноваты,
Цепочкой тянутся при входе.
По очередности — пред Троеручицей
Творят — в сторону — поклон короткий.
Меж рук Иконы неземной
Скользят отчетисто, как четки.
вернуться
2
У Гете есть стихотворение "Мусагеты". Ими он считает мух: и те, и другие, мол, являются летом. Здесь тоже мухи — мусагеты, но зимние "белые мухи".