Я буду говорить о деяниях нашего города и о доблести предков, но начну я не с них, а с тех событий, которые произошли со мной; в этом, я думаю, есть настоятельная необходимость. В самом деле, хотя я стараюсь вести безукоризненный образ жизни и не причинять неприятностей другим, на меня постоянно клевещут софисты, люди недостойные и низкие, а некоторые, не зная, каков я на самом деле, судят обо мне по тому, что они слышат от других. Поэтому я хочу прежде всего рассказать о самом себе и о тех, кто относится ко мне подобным образом, чтобы заставить, если смогу, умолкнуть клеветников, а другим дать возможность понять характер моего труда. Если моя речь объяснит это должным образом, то я надеюсь не только провести спокойно остаток жизни, но и привлечь большее внимание к речи, которую собираюсь произнести.
Я не боюсь признаться, что, в мыслях у меня смятение, что думаю я сейчас о странных вещах и сам не уверен, действительно ли делаю что-то необходимое. Ведь я пользуюсь величайшими благами, которых все могли бы пожелать: прежде всего здоровьем души и тела, не обычным, но таким что я мог бы поспорить с людьми и наиболее одаренными каждым из этих благ. Что же касается средств к существованию, то я никогда не испытывал недостатка в необходимом; у меня было все, чего мог бы пожелать человек, обладающий здравым смыслом. Кроме того, я не отношусь к числу отверженных и презираемых, а принадлежу к тем, о ком самые образованные из эллинов могли бы вспомнить и отозваться как о людях дельных. Хотя всем этим я обладаю — одним в избытке, а другим в достаточном количестве, я не могу наслаждаться жизнью даже при таких условиях. Старость настолько ворчлива, придирчива и недовольна своей участью, что я сам уже часто винил свои природные свойства, которыми никто другой еще никогда не пренебрегал. Я оплакивал судьбу, хотя я могу обвинить ее только в одном: занятие философией, которое я себе избрал, стало причиной несчастий и клеветы[160]. Я знаю, что физически я слабее, чем это нужно для практической деятельности, а для выступлений в качестве оратора мои природные данные несовершенны и не во всех отношениях пригодны. Я, правда, могу в каждом отдельном случае гораздо лучше судить об истине, чем те, кто утверждает, что истина им известна. Для выступлений же перед народом я, пожалуй, не вполне пригоден.
Ведь мне больше, чем любому из моих сограждан, недостает достаточно громкого голоса и дерзости, а то и другое имеет у вас наибольшую силу; тех, кто не обладает этими свойствами, презирают не менее, чем какого-нибудь государственного должника[161]. У должников, однако, остаются надежды выплатить присужденный им штраф, свои же природные свойства никто и никогда не может изменить. И все-таки даже при таких обстоятельствах я не пал духом и не позволил себе остаться незаметным и совершенно безвестным, но после того как я потерпел неудачу в политической деятельности, я обратился к занятиям философией, к упорному труду, к изложению в письменной форме того, что было мною обдумано. Я избирал не пустые темы, не частные сделки и не такие сюжеты, о которых несут вздор другие, но говорил о делах эллинов, царей и о государственных делах. Я полагал поэтому, что сам я настолько же заслуживаю предпочтения перед теми, кто поднимается на эту трибуну, насколько дела, о которых я говорил, были значительнее и прекраснее тем, избираемых другими. Ничего из этого у меня не сбылось. А между тем все знают, что большинство ораторов осмеливается выступать не ради дел, полезных для города, но только ради той выгоды, которую рассчитывают извлечь для себя. Что же касается меня и моих сторонников, то мы не только больше, чем все другие, воздерживаемся от траты общественных денег, но сверх наших возможностей расходуем на нужды города свои частные средства. Все знают также, что эти ораторы пререкаются друг с другом в народных собраниях из-за денег, внесенных в качестве залога[162], или оскорбляют наших союзников или клевещут на кого придется. И только я в своих речах призываю эллинов к взаимному согласию и к походу против варваров. Я настоятельно советую всем объединиться для вывода колонии в страну, столь обширную и плодородную. По общему мнению, если бы мы стали благоразумнее и прекратили наши внутренние раздоры, то быстро и без труда, не подвергаясь опасностям, захватили бы ее. Страна же эта легко приняла бы всех, кто испытывает нужду в самом необходимом[163]. Если бы мы все объединились в наших поисках, мы не смогли бы найти дела более прекрасного, более значительного и полезного для всех нас.
161
Неуплата государственного долга вела к лишению гражданских прав. В научной литературе встречается также утверждение, что государственных должников продавали в рабство. Однако, по справедливому замечанию Я. А. Ленцмана, эта точка зрения недостаточно подкреплена материалом.
162
Деньги, внесенные в качестве залога (meseggÚhma), вносились третьему лицу одной стороной и доставались другой в случае выполнения определенного условия. При невыполнении этого условия деньги возвращались обратно вкладчику.
163
Это — один из основных лозунгов Исократа, развитию которого посвящены «Панегирик» и «Филипп».