Религиозным экстазом проникнуто все существо героини романа Анжелики. Она воспитывается в набожной семье, под сенью собора св. Агнесы, под охраной изваяний христианских святых и мучеников, изолированная от реальной жизни. Все окружающее она воспринимает сквозь призму наивного благочестия раннехристианских легенд. Анжелика погружена в атмосферу религиозной экзальтации, незаметно переходящей в болезненно-эротическое влечение к «небесному жениху» Христу, образ которого сливается для нее с образом сказочного принца.
В романе отдается дань и натуралистической теории наследственности. «Невроз», владеющий Анжеликой, не только результат влияния мистицизма католических легенд, но и проявление наследственных признаков семьи Ругонов — необузданности, чувственности, гордости. Анжелика — незаконнорожденная дочь Сидони, сестры Эжена Ругона и Аристида Саккара («Добыча»). 22 января 1888 года Золя писал Ван-Сантен Кольфу: «Если Вы будете искать героиню моего нового романа „Мечта“ на генеалогическом древе, то Вы ее там не найдете, это новый персонаж, который я только что придумал. Речь пойдет о диком отростке древа Ругон-Маккаров, пересаженном в особую, мистическую обстановку и подверженном влиянию, которое его преображает. В этом-то и заключается мой научный эксперимент, и в этом должен состоять интерес произведения».
В образе Анжелики писатель хотел создать «психологически сложный характер»: «Психология, борьба среды и воспитания с наследственностью. Порыв, возвышенность стремлений, непознаваемое, мечта», — отмечал он в «Наброске». Однако образ этот получился нежизненным, искусственным. Анжелика поставлена в нетипичные, исключительные обстоятельства. Золя в романе, по сути дела, уклонился от реалистического изображения действительности. В «Наброске» к роману «Мечта» он подчеркивал: «Жизнь такая, какой она не бывает, все — добрые, честные, счастливые». Подобная установка неизбежно привела к чрезмерной идеализации всех действующих лиц: Анжелики, супругов Гюберов, Фелисьена, в конечном счете и епископа Откэра. Они проходят по страницам романа как бледные тени, лишенные жизненной убедительности, присущей лучшим созданиям Золя. Изображение «жизни такой, какой она не бывает», столкнулось с обычным для Золя стремлением к достоверности и точности. В книге немало страниц, где чувствуется рука большого, талантливого художника. Хороши описания работы вышивальщиц, жанровые сцены стирки белья на берегу Шеврота. Описания собора в разные времена года, при различном освещении еще раз подтверждают живописное мастерство Золя, близость его прозы к художественной манере импрессионистов. Но в целом роман «Мечта» относится к числу малоудачных произведений. Сузив в романе поле жизненных наблюдений, отказавшись от сколько-нибудь значительной в социальном отношении темы, Золя заранее обрек себя на неудачу.
Французская критика встретила «Мечту» с некоторым удивлением. Официальная пресса сдержанно похвалила роман. Недруги Золя утверждали, что он будто бы написал «Мечту» специально для того, чтобы обеспечить себе голоса при баллотировке в Академию. Золя с негодованием отверг эту клевету. С горечью писал он Ван-Сантен Кольфу 6 марта 1889 года:
«Я знаю, говорят, что я опубликовал „Мечту“, чтобы разжалобить Академию, что, создавая этот роман, я будто бы хотел сказать: „Видите, каким я стал симпатичным, рассудительным, — примите меня к себе в благодарность за эту книгу, написанную ad hoc“ [19]. Это было бы унизительно для всех и, Вы знаете, не достойно меня».
Журналы и газеты запестрели новыми карикатурами на писателя. На одной из них, принадлежавшей перу Форена, были изображены две фигуры Золя: один Золя, приземистый и толстый, стоял под руку с Нана, а другой Золя, элегантный, с нимбом вокруг головы, стоя напротив и указывая на него, говорил: «Я написал „Мечту“, а „Нана“ написана вот этой свиньей». Критики отмечали художественную слабость произведения, искусственность и неправдоподобность сюжета и персонажей.
Язвительно отозвался о романе Анатоль Франс. Возмущаясь «Землей», он не принял и эту другую крайность в творчестве Золя. 21 октября 1888 года Франс опубликовал в газете «Тан» («Temps») статью «Невинность господина Золя», в которой писал: «Я лично предпочел бы целомудрие менее афишированное, хотя и признаю, что Золя за него очень дорого заплатил; оно стоило ему всего его таланта, которого теперь нет и грана на трехстах страницах „Мечты“… И если нужно было бы выбирать — то Золя, витающему в небесах, я, конечно, предпочел бы Золя на четвереньках. Естественное, видите ли, всегда имеет притягательную силу, и, если не будешь самим собой, никогда не понравишься». Франс сожалеет, что в романе «Мечта» Золя отказался от своей манеры письма. «Золя превосходен, когда он не насилует свой талант… и, скажу вам по секрету, — „Западня“ доставила мне огромное удовольствие, в романе же „Мечта“ Золя впадает в неправдоподобие и фальшь. Трудно представить себе произведение более абсурдное».
Критик Жюль Леметр в газете «Ревю бле» («la Revue bleue»), 27 октября 1889 года поместил резко отрицательный отзыв о «Мечте». «Это — физиологическая, более того — натуралистическая волшебная сказка… Автор не дает нам забыть, что Анжелика добродетельна только потому, что вышивает ризы и живет под сенью старого собора, но при других условиях она с тем же успехом могла бы стать какой-нибудь Нана. Корни свои эта лилия пустила в клоаке Ругонов, и мистицизм Анжелики — не что иное, как особая, случайная форма проявления невроза Маккаров».
В нескольких рецензиях отмечались поэтические достоинства книги — красочность описаний, богатство языка, указывалось, что «Мечта» развивает дальше поэтическую линию, существующую в творчестве Золя и проявившуюся в свое время и в «Карьере Ругонов» и, особенно, в «Проступке аббата Муре». Поль Жинисти, литературный критик газеты «Жиль Влас» («Gil Bias»), восхищался чистотой и задушевностью романа, видя в нем проявление новых сторон таланта Золя; такую же точку зрения высказывал Адольф Бриссон (газета «Политическая и литературная летопись» — «Chronique politique et littéraire», 21 октября 1888 года).
Роман «Мечта» привлек к себе внимание во Франции и за ее пределами спустя несколько лет после своего появления, в связи с тем, что им заинтересовался композитор Альфред Брюно (1857–1934). Брюно познакомился с Золя в 1888 году, когда писатель работал над «Мечтою». Молодого композитора заинтересовала поэтическая сторона книги. Через три года он закончил оперу «Мечта» (либретто Луи Галле), премьера которой состоялась в Париже на сцене театра «Комической оперы» 18 июля 1891 года и прошла с успехом. Опера Брюно была интересной для своего времени попыткой создания музыкального спектакля на современный сюжет, в современной обстановке и современных костюмах.
Вслед за Парижем опера Брюно была исполнена на сценах многих оперных театров Европы.
В 1947 году опера «Мечта» была возобновлена на сцене «Комической оперы» в Париже.
На русском языке роман «Мечта» появился в том же 1888 году в журнале «Пантеон литературы». Русская критика встретила роман очень сдержанно. Он не вызвал большого интереса, а лишь чувство недоумения. Христианский мистицизм, эротика католических легенд — все это было очень далеко от интересов русского общества конца 80-х годов, и естественно, что роман прошел мало замеченным.
«Человек-зверь», семнадцатый роман цикла «Ругон-Маккары», начал печататься фельетонами в ноябре 1889 года в газете «Ви попюлер» («La Vie populaire») и в декабре в газете «Жиль Блас» («Gil Bias»); в марте 1890 года он вышел отдельной книгой в издательстве Шарпантье.
«Человек-зверь» относится к числу тех пяти романов, которые были задуманы в самом начале работы над «Ругон-Маккарами».