Тут к ним подошел хозяин гостиницы Видении, г-н Мажесте собственной персоной, весь в белом, и чрезвычайно любезно предложил:
— Не угодно ли подождать в гостиной, милостивые государи?
Это был толстяк лет сорока пяти, старавшийся с достоинством носить свою звучную фамилию [13]. Совершенно лысый, с круглыми голубыми глазами на восковом лице и тройным подбородком, он имел весьма почтенный вид. Он прибыл из Невера вместе с сестрами, обслуживавшими сиротский дом, и женился на лурдской жительнице, маленькой и черненькой. Оба работали не покладая рук, и менее чем за десять лет их гостиница стала самой солидной и наиболее посещаемой в городе. Несколько лет назад Мажесте открыл большой магазин предметов культа рядом с гостиницей; торговлю вела под наблюдением г-жи Мажесте ее молоденькая племянница.
— Вы могли бы посидеть в гостиной, милостивые государи, — повторил хозяин; сутана Пьера внушала ему особое почтение.
Но Пьер и г-н де Герсен предпочли прогуляться и подождать на свежем воздухе. Мажесте остался с ними — он любил беседовать с постояльцами, считая, что тем самым выказывает им свое уважение. Разговор сначала шел о вечерней процессии с факелами: она обещала быть великолепной благодаря прекрасной погоде. В Лурде находилось более пятидесяти тысяч приезжих, многие прибыли с соседних курортов; этим и объяснялось обилие народа за табльдотом. Может случиться, что в городе не хватит хлеба, как в прошлом году.
— Видите, какое столпотворение, — сказал в заключение Мажесте, — мы прямо не знаем, что придумать. Я, право, не виноват, что вам приходится ждать.
В это время подошел почтальон с набитой сумкой; он положил на стол в конторе пачку газет и писем, потом, повертев в руках какое-то письмо, спросил:
— Не у вас ли остановилась госпожа Маз?
— Госпожа Маз, госпожа Маз, — повторил Мажесте. — Нет, безусловно, нет.
Услыхав разговор, Пьер подошел поближе.
— Госпожа Маз остановилась у сестер Непорочного Зачатия, голубых сестер, как их, кажется, здесь называют.
Почтальон поблагодарил и ушел. На губах Мажесте появилась ядовитая усмешка.
— Голубые сестры, — пробормотал он. — Ах, эти голубые сестры… — Мажесте искоса взглянул на сутану Пьера и сразу остановился, боясь сболтнуть лишнее. Но в нем клокотала злоба, ему хотелось излить перед кем-нибудь душу, а молодой парижский священник казался ему вольнодумцем и не принадлежал, по-видимому, к этой банде, как он называл служителей Грота, — всех, кто наживался на лурдской богоматери. И он рискнул. — Клянусь, господин аббат, я хороший католик, как, впрочем, и все здешние жители. Я соблюдаю обряды, праздную пасху… Но, право, монахиням, по-моему, не подобает держать гостиницу. Нет, нет, это нехорошо!
И коммерсант, возмущенный бесчестной конкуренцией, выложил все, что наболело у него на душе. Неужели мало сестрам Непорочного Зачатия, этим голубым сестрам, своего дела: изготовления облаток, стирки и содержания в порядке священных покровов? Так нет же! Они превратили монастырь в большую гостиницу, где одинокие дамы снимают отдельные помещения, но столуются все вместе, хотя некоторые предпочитают, чтобы им подавали в комнату. У них очень чисто, дело отлично поставлено, и берут они недорого благодаря целому ряду предоставленных им льгот. Ни одна гостиница в Лурде не имеет таких прибылей.
— А разве подобает монахиням содержать пансион! К тому же настоятельница у них бой-баба. Увидев, что дело прибыльное, она надумала завладеть всей гостиницей и решительно отделилась от преподобных отцов, которые пытались наложить руку и на это. Да, господин аббат, она дошла до Рима и выиграла дело, а теперь прикарманивает все денежки. Вот так монахини! Монахини, которые сдают меблированные комнаты и держат табльдот!
Он воздевал руки к небу, он задыхался.
— Но ведь ваша гостиница битком набита, — мягко возразил Пьер, — и у вас нет ни одной свободной кровати и ни одной свободной тарелки. Куда бы вы девали приезжих, если бы к вам понаехал еще народ?
Мажесте сразу заволновался.
— Ага, господин аббат, вот и видно, что вы не знаете нашей местности. Пока в Лурде находятся паломники, мы все заняты и нам не на что жаловаться, это верно. Но ведь паломничество продолжается четыре-пять дней, а в обычное время поток больных ослабевает… О! У меня-то, слава богу, всегда полно. Моя гостиница всем известна, она не уступает гостинице Грота, ее-то хозяин уже два состояния нажил… Дело не в этом! Зло берет на этих голубых сестер: они снимают сливки, переманивают от нас богатых дам, которые проводят в Лурде по две-три недели; и приезжают эти дамы в спокойное время, когда народу бывает мало, понимаете? Эти благовоспитанные особы ненавидят шум, ходят молиться в Грот, когда там никого нет, проводят там целые дни и платят очень щедро, никогда не торгуясь.
Госпожа Мажесте, которой до сих пор не замечали ни Пьер, ни г-н де Герсен, подняла голову от счетной книги и сварливым голосом вмешалась в разговор:
— В прошлом году у нас два месяца прожила такая путешественница. Она ходила в Грот, возвращалась оттуда, ела, спала. И ни разу не сделала ни одного замечания, всегда была всем довольна и улыбалась. А по счету заплатила, даже не взглянув на него. Да, о таких клиентках, конечно, пожалеешь.
Она встала, маленькая, щуплая, темноволосая, в черном платье, с узеньким отложным воротничком.
— Если вы желаете, господа, увезти из Лурда несколько сувениров, — предложила она, — то не забудьте про нас. Здесь рядом наш магазин, вы найдете там большой выбор самых любопытных вещей… Постояльцы нашей гостиницы обычно и покупают у нас.
Мажесте снова покачал головой, как добрый католик, удрученный современными нравами.
— Я не хотел бы, конечно, неуважительно говорить о преподобных отцах, но нельзя не признать, что они очень жадны… Вы видели, какую они открыли лавку около Грота? Она всегда полна народа, там продают священные предметы и свечи. Многие священники находят это постыдным и считают, что надо снова изгнать торгашей из храма… Еще говорят, будто святые отцы состоят пайщиками большого магазина, что через улицу напротив нас, — он снабжает товарами всех мелких торговцев города. Словом, если верить слухам, они принимают участие во всех предприятиях, торгующих религиозными предметами, и взимают проценты с продажи молитвенников, статуэток и медалей, а их в Лурде ежегодно сбывают миллионы.
Мажесте понизил голос, так как его обвинения метили не в бровь, а в глаз и ему стало страшновато, что он откровенничает с незнакомыми людьми. Но его успокаивало кроткое, внимательное лицо Пьера, и он продолжал, решив высказать до конца обиду на своих конкурентов..
— Мне, бы хотелось, чтобы эти слухи оказались преувеличенными. Однако, право, обидно за религию, когда видишь, что святые отцы держат лавочку, словно последние из торгашей… Ведь я не покушаюсь на их доходы за мессы и не требую процента с подарков, которые они получают. Тогда зачем же они продают то, что продаю я! Прошлый год по их милости мы нажили какие-то жалкие гроши. Нас и так слишком много, ведь все в Лурде торгуют богом, скоро ни пить, ни есть нечего будет… Ах, господин аббат, хотя святая дева и пребывает с нами, все же иногда приходится туго!
Какой-то приезжий позвал хозяина гостиницы, но он тотчас же вернулся, и одновременно с ним подошла молоденькая девушка, искавшая г-жу Мажесте. Это была типичная обитательница Лурда, прехорошенькая, маленькая, пухленькая брюнетка с прекрасными волосами и немного широким лицом, веселым и открытым.
— Наша племянница Аполина, — проговорил Мажесте. — Она уже два года заведует нашим магазином. Это дочь брата моей жены; он очень беден, и девушка пасла в Бартресе стада; она нам так понравилась, что мы решили взять ее к себе, и не жалеем, потому что у нее много достоинств и она прекрасная продавщица.
Он не сказал, что ходили слухи о легкомысленном поведении Аполины. Ее видели по вечерам с молодыми людьми на берегу Гава. И тем не менее она была очень ценным приобретением для супругов Мажесте, так как привлекала покупателей, быть может, благодаря своим большим, черным, смеющимся глазам. В прошлом году Жерар де Пейрелонг не выходил из их лавки, и только мысль о женитьбе, очевидно, мешала ему приходить и сейчас. Его заменил галантный аббат Дезермуаз, который приводил в лавку за покупками немало дам.