VIII
В течение 1819 г. в окрестностях Кадиса сосредоточивалась экспедиционная армия, которая должна была вернуть Испании ее восставшие американские колонии. Командование было поручено Энрике О'Доннелю — графу Лабисбалю, дяде теперешнего министра Испании Леопольда О'Доннеля. Прежние экспедиции против испанской Америки, поглотившие с 1814 г. 14000 человек и проводившиеся самыми гнусными и беспощадными методами, внушали армии величайшее отвращение и обычно рассматривались как хитроумный способ отделаться от недовольных полков. Несколько офицеров, в том числе Кирога, Лопес Баньос, Сан-Мигель (нынешний Лафайет Испании), О'Дали и Арко Агуэро, решили воспользоваться недовольством солдат, сбросить иго деспотизма и провозгласить конституцию 1812 года. Лабисбаль, посвященный в тайну заговора, обещал стать во главе движения. Совместно с ним вожди заговора назначили на 9 июля 1819 г. общий смотр экспедиционной армии, во время которого должен был быть нанесен решающий удар. Лабисбаль, действительно, явился на смотр, но вместо того, чтобы сдержать слово, приказал разоружить участвовавшие в заговоре полки, арестовал Кирогу и других вождей и отправил курьера в Мадрид с хвастливым донесением, что предупредил ужаснейшую катастрофу. Он был повышен в чине и награжден орденом, но позже, когда двор получил более точную информацию о событиях, его отставили от командования и приказали вернуться в столицу. Это тот самый Лабисбаль, который в 1814 г. при возвращении короля в Испанию отправил своего штабного офицера к Фердинанду с двумя письмами. Находясь на слишком большом расстоянии, он не мог следить за действиями короля и сообразовывать свое поведение с его поведением, поэтому в одном письме Лабисбаль высокопарно восхвалял конституцию 1812 г. на тот случай, если король принесет присягу на верность ей. Во втором письмо он, напротив, изображал конституционную систему как режим анархии и хаоса, приветствовал намерение Фердинанда уничтожить ее и предлагал себя и свою армию для борьбы против бунтовщиков, демагогов и врагов трона и алтаря. Офицер передал второе послание, которое было сердечно принято Бурбоном.
Несмотря на симптомы мятежа, обнаружившиеся в экспедиционной армии, мадридское правительство, во главе которого стоял герцог Сан-Фернандо, тогдашний министр иностранных дел и председатель кабинета, упорно пребывало в состоянии необъяснимой апатии и бездеятельности и ничего не предпринимало, чтобы либо ускорить экспедицию, либо разбросать армию по различным портовым городам. Между тем дон Рафаэль дель Риего, командир второго батальона астурийцев, квартировавшего тогда в Лас-Кабесас-де-Сан-Хуан, с одной стороны, и Кирога, Сан-Мигель и другие военные начальники острова Леон, которым удалось бежать из тюрьмы, — с другой, договорились между собой одновременно начать революционное выступление. Положение Риего было наиболее трудное. Местечко Лас-Кабесас с трех сторон соседствовало с главными квартирами экспедиционной армии — в Утрера стояла кавалерия, в Лебрихе находилась вторая пехотная дивизия, а в Аркосе квартировал батальон разведчиков и находился главнокомандующий со штабом. Риего все же удалось 1 января 1820 г. захватить врасплох и арестовать главнокомандующего и его штаб, несмотря на то, что батальон, находившийся в Аркосе, насчитывал вдвое больше людей, чем батальон астурийцев. В тот же день в том же местечке Риего провозгласил конституцию 1812 г., выбрал временного алькальда и, не довольствуясь выполнением порученной ему задачи, привлек на свою сторону разведчиков, захватил врасплох батальон арагонцев, стоявший в Борносе, пошел из Борноса в Херес, а оттуда в Пуэрто-де-Санта-Мариа, всюду провозглашая конституцию, пока 7 января не достиг острова Леон, где сдал арестованных им военных в форт св. Петра. Кирога и его сторонники не захватили, — как было раньше условлено, — посредством такого же внезапного удара моста в Суасо и острова Леон, а спокойно ждали до 2 января, пока посланец Риего, Ольтра, не привез им официальное сообщение о захвате Аркоса и аресте штаба.
Все силы революционной армии, высшее командование которой было поручено Кироге, не превышали 5000 человек, и, после того как ее атаки на ворота Кадиса были отбиты, она сама была заперта на острове Леон.
«Наше положение», — говорит Сан-Мигель, — «было необычно; революция, которая в течение 25 дней топчется на месте, не теряя и не захватывая ни дюйма почвы, представляла одно из самых странных явлений в политике»[272].
Провинции, казалось, погрузились в летаргический сон. Так прошел январь. В конце января Риего, опасаясь, как бы пламя революции не погасло на острове Леон, образовал, вопреки советам Кироги и других вождей, подвижную колонну в 1500 человек и двинулся по Андалузии, находясь все время на глазах у преследовавшей его вдесятеро более сильной армии, и провозгласил конституцию в Альхесирасе, Ронде, Малаге, Кордове и других городах; жители всюду встречали его дружелюбно, но нигде ему не удалось вызвать серьезного восстания. Между том его преследователи, потратив целый месяц на бесплодные марши и контрмарши, казалось, хотели только одного — по возможности избежать столкновения с его маленькой армией. Поведение правительственных войск было совершенно необъяснимо. Экспедиция Риего, начавшаяся 27 января 1820 г., окончилась 11 марта, когда он был вынужден распустить немногочисленных людей, еще следовавших за ним. Его маленький отряд не был рассеян решительной битвой, но растаял, теряя людей в результате истощения, постоянных мелких стычек с неприятелем, болезней и дезертирства. Между тем положение восставших на острове складывалось отнюдь не благоприятно. Их блокада с моря и суши продолжалась, а всякое движение в их пользу в самом городе Кадисе подавлялось гарнизоном. Как же случилось, что Риего распустил свой боровшийся за конституцию отряд в Сьерра-Морене 11 марта, а 9 марта в Мадриде Фердинанд VII был вынужден присягнуть конституции, так что Риего в действительности достиг своей цели ровно за два дня до того, как окончательно отчаялся в успехе?
Поход колонны Риего вызвал новый интерес, приковав к себе всеобщее внимание; провинции были полны ожидания и жадно следили за каждым его движением. Умы, пораженные смелостью Риего, быстротой его действий, энергичным отпором врагу, приписывали ему воображаемые триумфы, прибытие подкреплений и присоединение масс народа, чего в действительности не было. Слухи о походе Риего, достигая самых дальних провинций, приобретали преувеличенные размеры, и эти наиболее отдаленные от места действия провинции первые высказались за конституцию 1812 года. Испания до такой степени созрела для революции, что даже ложных вестей оказалось достаточно, чтобы вызвать ее. Но ведь совершенно так же ложные известия вызвали ураган 1848 года.
В Галисии, Валенсии, Сарагосе, Барселоне и Памплоне одно за другим вспыхнули восстания; Энрике О'Доннель, он же граф Лабисбаль, призванный королем для борьбы с Риего, предложил не только выступить против него с оружием, но и уничтожить его маленькую армию, а его самого захватить. Он только просил назначить его командиром частей, стоявших в Ламанче, и отпустить денег на его личные нужды. Король сам вручил ему кошелек с золотом и соответствующие приказы частям в Ламанче. Но по прибытии в Оканью Лабисбаль стал во главе войск и провозгласил конституцию 1812 года. Весть об его переходе на сторону повстанцев взволновала общественное мнение в Мадриде, где тотчас по получении этого известия вспыхнула революция. Тогда правительство вступило в переговоры с революцией. В декрете от 6 марта король предложил созвать древние кортесы, собранные in Estamentos (посословно), но декрет никого не удовлетворил — ни партию старой монархии, ни партию революции. Ведь по возвращении из Франции он дал такое же обещание, но не выполнил его. В течение ночи 7 марта в Мадриде происходили революционные демонстрации. «Gaceta» в номере от 8 марта опубликовала декрет Фердинанда VII с обещанием присягнуть конституции 1812 года. Он гласил:
«Пусть все мы, и я первым, вступим с честными намерениями на путь конституции».
9 марта народ овладел дворцом, и король спасся только тем, что восстановил мадридский аюнтаменто 1814 г. и в его присутствии принес присягу конституции. Он не задумываясь давал ложную клятву, ибо всегда имел под рукой исповедника, готового дать ему полное отпущение всех возможных грехов. В то же время была созвана консультативная хунта, первый декрет которой освободил политических заключенных и призвал обратно на родину политических эмигрантов. Из тюрем, теперь раскрывших свои двери, направилось в королевский дворец первое конституционное министерство. Кастро, Эррерос и А. Аргуэльес, образовавшие первое министерство, были мучениками 1814 г. и депутатами 1822 года[273]. Истинным источником энтузиазма, проявленного при восшествии Фердинанда на престол, была радость, вызванная отречением его отца, Карла IV. Точно так же при провозглашении конституции 1812 г. источником общего ликования была радость по поводу удаления Фердинанда VII. Что касается самой конституции, то, как мы знаем, по окончании ее составления не оказалось территории, где можно было бы ее провозгласить. Для большинства испанского народа она была подобна тому неведомому богу, которому поклонялись древние афиняне.
272
Е. San Miguel. «De la guerra civil en Espana», Madrid, 1836 (Э. Сан-Мигель. «О гражданской войне в Испании», Мадрид, 1836).
273
В Испании, после возвращения Фердинанда VII, с мая 1814 г. установилось господство реакции, уничтожившей все завоевания буржуазной революции 1808–1814 годов; революционные деятеля были брошены в тюрьмы, часть из них казнена.
1 марта 1822 г. в ходе буржуазной революции 1820–1823 гг. открылась сессия кортесов, избранных на основании конституции 1812 года; большинство в них получили представители эксальтадос (см. примечание 189).