— Простите, а почему бы господин Сталин мог бы не утвердить? — перебил его старший чех.
— По многим причинам. Его мог не удовлетворить доклад узбекского правительства, у него могло не быть уверенности, что мы тут толково организуем дело. Шутка ли, вывести в степь, в пески полтораста тысяч народу и так все организовать, чтобы и сыты были и здоровы были!
— Стало быть, теперь это уже вполне организовано? И сейчас уже нет никаких опасений?
Белоногов не знал, что ответить. Вмешался Ахундов:
— Инженер Белоногов у нас недавно, он не знает нашего языка, и ему трудно отвечать за настроение всего народа. Я отвечу вам так: если бы Сталин был против нашего дела, мы бы не начинали его, но он и не мог быть против, потому что народ сразу сказал «да». Народ верит, что сделает. Может быть, чего-то нехватит, но народ все равно сделает, и если бы кто-либо из наших инженеров доложил бы Сталину обратное, народ все равно настоял бы на своем и дело сделал. Так я отвечаю.
— У вас прекрасный поэтический талант, — улыбнулся доктор Горак. — Правда, совсем не обязательный для журналиста.
— Ольга, что он говорит? — поинтересовался Хозе Мираль и, получив ответ, промолвил, подмигивая доктору Гораку: — Как сказать! Чем были бы ваши статьи в американских газетах, если бы вы не позволяли себе фантазировать?
У станции Серово трасса канала шла рядом с железной дорогой, и из дрезины был отлично виден какой-то оживленный колхозный лагерь. Красное знамя развевалось на месте работы. Повара свежевали бараньи туши, горели и дымились костры с котлами для плова, и длинной шеренгой стояли десятки многоведерных блестящих самоваров, как трубы духового оркестра.
Землекопы углубились в грунт выше колен, а кое-где были видны лишь по пояс. Их мокрые шоколадные спины казались масляно-блестящими. Тачечники и носильщики бегом сновали туда-сюда. Ребята с медными кумганами[15] в руках, — должно быть, водоносы — степенно обходили работающих, а какой-то старик, сидя на корточках, заводил патефон.
Каждый штрих этой мгновенно пролетевшей мимо картины чем-то необъяснимым напоминал поле сражения, но иное, чем знал человек, — без мук, без страданий, без смерти.
И вдруг этот благословенный оазис оборвался, как старая кинолента. Дрезина помчалась среди песков.
— Стойте, стойте! Господа, это обязательно нужно сфотографировать! — закричал доктор Горак. — Простите, не будет никаких препятствий?
— Никаких, — махнул рукой Белоногов.
— А если я, как человек буржуазный, ознакомлю со снимком Интеллидженс Сервис?
— Пожалуйста, — Белоногов даже не понял, шутка это или всерьез. — Через месяц-два всего этого не будет.
— Не будет?
— Ну конечно, канал все изменит.
Дрезина на некоторое время остановилась.
Гости вышли поснимать барханы, гурьбой набегающие на остатки глиняных заборов и брошенные человеческие жилища. Один бархан, прислонясь своей верхушкой к забору, медленно и страшно пересыпал песок вовнутрь двора. Завтра этого дома и двора уже не будет: бархан пожрет их.
— Это южная часть песков Кайрак-Кума, — сказал Белоногов, стукая указкой по карте. — Вот она. Видите, каким широким языком лезут пески на юг, держат курс на Куйбышево. Но — конец. Тут все в порядке.
— Из Куйбышево, — глядя в свои записи, сказал Ахундов, — поступила просьба послать на канал пятьдесят пекарей, тридцать парикмахеров, двадцать восемь певцов…
— Певцов?
— И даже трех рассказчиков-юмористов.
— Интересно, очень интересно, — сказал Хозе, — Ольга, сердце мое, я могу подать заявление? Я тоже хочу петь об Испании. Спросите этого молодого узбека, которым вы явно интересуетесь: могу ли я спеть перед колхозниками?
Ахундов просиял от восторга.
— О! Я напишу в республиканскую газету: «Испания в Фергане!» Конечно, можно!
Он рассказал об этом подошедшим колхозникам, и тем понравилось.
— Который испанец, покажи.
Хозе вышел вперед, потряс сжатым кулаком.
Колхозники ответили ему так же.
— Ничего, крепкий, на армянина похож; скажи, пусть приезжает.
Хозе понравился им.
Подскочила девочка в длинном широком халате, с косичками-ручейками, протянула новую тюбетейку.
— Отдай ему, пусть наденет, скажи — от нашего комсомола, — и счастливо захлопала в ладоши, когда Хозе водрузил ее подарок на свою лохматую голову.
— Женатый он, нет? Пусть приезжает. Женим. Потом к нему, в Испанию, в гости поедем.