Алмазы там еще не блещут,Не излучают лунный свет,И кайла попусту скрежещут,Не добиваются побед.
Дрожи г рука, немеет тело,И кровь колотится в виски,Когда старательское делоГотово вылиться в стихи.
И побегут слова навстречу,И отогнать их не успеть,И надо многих искалечить,Чтобы одно заставить петь.
И суть не в том, что наш старательС лотком поэзии в руках —Обыкновенный обывательИ только служит в горняках.
В руках-то он не может развеЛоток как следует держать?Он просто золота от грязиНе научился отличав.
Ведь это просто неуместно,Недопустимо наконец,Когда лирическую песнюНам о любви поет скопец.
И разве это не нелепость,Что приглашаются юнцыВести тетрадь с названьем «Эпос»,Где пишут только мудрецы.
Мне жизнь с лицом ее подвижнымБывает больше дорога,Чем косность речи этой книжной,Ее бумажная пурга.
И я гляжу в черты живыеИздалека, издалекаГлухие дали снеговыеМеня лишили языка.
Я из семейства теплокровных,Я не амфибия, не гад,Мои рефлексы — безусловны,Когда меня уводят в ад.
Ни вдохновительный звоночек,Ни лицемерный метрономНе извлекут слюны из строчек,Привыкших думать о живом.
То притворится январем,Звеня, шурша, хрустя,И льдом заклеивает дом,Нисколько не шутя.
То он в обличье февраля,Закутанный в пургу,Свистя, выходит на поля,И вся земля в снегу.
То вдруг зазвякает капельСреди коньков и лыжКак будто падает апрель,Соскальзывая с крыш.
Нет, нам не открывает картИгра календаря.Таким ли здесь встречала мартМосковская заря?
Я падаю — канатоходец,С небес сорвавшийся циркач,Безвестный публике уродец,Уже не сдерживая плач.
Но смерть на сцене — случай редкий,Меня спасет и оттолкнетПредохранительная сеткаМеридианов и широт.
И до земли не доставаяИ твердо веря в чудеса,Моя судьба, еще живая,Взлетает снова в небеса.
Она никогда не случайна —Речная полночная речь.Тебе доверяется тайна,Которую надо сберечь.
Укрыть ее в склепе бумажном,В рассказы, заметки, стихи,Хранящие тайну отважноДо самой последней строки.
Но это еще не открытье,Оно драгоценно тогда,Когда им взрывают событья,Как вешняя злая вода.
Когда из-под льда, из-под спуда,Меняя рельеф берегов,Вода набегает, как чудоРасплавленных солнцем снегов.
Кто верит правде горных далей,Уже укрывшихся во мгле,Он видит были до деталейВ увеличительном стекле.
И в смертных датах, в грустных числахСквозь камень, будто сквозь стекло,Он ищет хоть бы каплю смысла,Каким оправдывалось зло.
И щеголяет отщепенством,Прикрыв полою пиджакаТетрадку, где с таким блаженствомЕго свирепствует тоска.
Зачем я рвал меридианы?К какой стремился широте?Тесны полуночные страныОкрепшей в холоде мечте.
Я снова здесь. Но нет охотыТому, кто видел горный край,Считать московские долготыЗа чье-то счастье, чей-то рай…
От солнца рукою глаза затеня,Седые поэты читают меня.
Ну что же — теперь отступать невозможно.Я строки, как струны, настроил тревожно.
И тонут в лирическом грозном потоке,И тянут на дно эти темные строки…
И, кажется, не было сердцу милейСожженных моих кораблей…
1940–1956
СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ»
вернутьсяСтихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
вернутьсяКомментарий автора: «Модница» датирована 1940 годом, но это — датировка условная.
Я уехал из Москвы в 1937 году, а получил возможность одиночества — главного условия творческой работы — лишь в 1949 году. Все написанное мною до того времени не записано. Были ли отдельные строфы, строки стихами я сказать не могу. Я пытался кое-что заучить, запомнить, но оказалось, что это — напряженная работа, ничего в памяти не осталось. Все было тут же стерто более важными для меня, более яркими впечатлениями, при встрече с которыми искусство отходило на второй план, не могло укрепиться в мозгу. Иногда в памяти кое-что воскресало, после 1949 года. Воскресли стихотворения «Игрою детской увлеченный.» и «Модница», которую я очень приблизительно отношу к 1940 год. От этих четырнадцати лет осталось несколько десятков стихотворений, может быть, сотня, не более. Мне было бы крайне любопытно — не важно, а любопытно — перечесть эти стихи, но сделать это — невозможно. Все безнадежно утрачено и никогда не воскреснет.