— Плохи мои дела, ваше благородие. Завтра могу с перерезанным горлом проснуться.
— Тогда-то вы, положим, не проснетесь, — резонно заметил начинающий нотариус и улыбнулся.
— Можно и по-другому извести: придушить или же, скажем, утопить… повесить, застрелить, располосовать… Ужас берет!
И староста отер лоб рукавом рубахи, служившим ему вместо носового платка.
— Странное вы что-то говорите…
— Теперь вы меня, ваше благородие, видите живого, а через час, может, найдут мертвого. Один бог знает, что надо мной учинят.
— Да кто, кто учинит-то?
— Бетяр, ваше благородие.
Нотариус нахмурился. Ему было известно, что с людьми этого рода шутки плохи.
— Он угрожал вам?
— Мне самому Техер покуда не грозил…
И Нарва рассказал, что произошло у Гомлока.
— Ну, что он будет мстить, это точно. А месть у них, у бетяров, ужасная. И зачем только Ференц меня посылал!.. — причитал староста, — сочтены, видно, мои денечки.
Нотариус почесал лоб.
— Арестовать, что ли, Техера?..
— Сохрани бог, ваше благородие, да это все одно, что мученический венец себе уготовить.
— Может, пойти поговорить с ним мне?
— Я дам священнику два гульдена, чтоб он за вас молился, когда вы пойдете.
При всей серьезности положения, нотариус не мог сдержать улыбки.
— Меня-то он не тронет. Сейчас вот и пойду. Куда они выгоняют?
— В долину Мергеш[46].
Нотариус пустился в путь, провожаемый изъявлениями благодарности своего клиента.
За деревней поднялся на взгорок, потом проселком стал спускаться к дубнякам, и по мере приближения к долине Мергеш чувствовал себя все более неуверенно. Энергичная поступь сменилась вялой и развинченной… Он закурил и не спеша побрел в том направлении, откуда доносился лай и хрюканье.
Как и вчера, Кигио и Техер лежали в тени дуба. Кигио спал, удобно растянувшись на разрытой земле; Техер, посасывая трубку, думал о том, как отомстит.
В этом состоянии и нашел их нотариус, нерешительно приблизившийся к дубу.
Техер дал Кигио тычка, и оба они, приподнявшись, сели.
— Добрый день, — поздоровался нотариус, останавливаясь совсем близко от их вытянутых босых ног.
— День добрый, — отвечали они небрежно.
— Приятно полежать, правда? — пытался молодой нотариус наладить разговор — ему было не по себе в этой обстановке.
Собаки прыгали вокруг как одержимые. Кигио отогнал их кнутом и снова лег.
— Сегодня, кажется, не очень парит, — продолжал нотариус.
— И то сказать, сегодня не так чтобы очень жарко, — отозвался Техер.
Нотариус отважился:
— Я к вам, голубчик, насчет старосты.
Техер не отвечал ни слова. Ободренный этим, деревенский нотариус продолжал:
— Ему случайно стало известно, что разговор его с Гомлоком был истолкован вами превратно. По поручению старосты я должен заявить, что он произнес те слова в состоянии аффекта — сболтнул, так сказать, спьяну…
— Выходит, этот пропоец меня боится?.. — спросил бетяр, поднимаясь на ноги.
Вопрос был задан так прямолинейно, что оставалось лишь ответить «да».
— Ну, это хорошо!
— Так что передать старосте?
— Что это хорошо…
Глаза у Техера сверкнули, и он снова лег.
Нотариус, успокоенный, ушел, а староста, узнав, чем кончился поход, в отчаянии опустился на лавку.
— Если бетяр говорит: «хорошо», значит, он сделает, что задумал. Меня ничем уж не спасти, ваше благородие.
Когда вечером Техер рассказал о посещении нотариуса Гомлоку, тот бесстрастно заметил:
— Все равно же ты отомстишь, сынок.
— Отомщу, — будь покоен, — ответил бетяр.
Минуло лето, наступила осень, и пришла зима; землю накрыло снегом. Техер в своей хибарке, на краю деревни, думал о том, как отомстит. На дворе все искрилось от мороза, а сердце Техера пылало жаждой мести. И согревало это так, словно в потрескивающее пламя подбрасывали несчетные поленья.
Старосту между тем иссушал страх. Он чувствовал себя, как приговоренный к смерти, не знающий, когда за ним придет палач. От бетяра, которого он подверг поношению, не приходилось ждать пощады.
В один из зимних дней Нарва подался в город составлять духовное завещание. Как ни оттягивал он эту процедуру, иного ничего не оставалось.
А одновременно со старостой в город другой дорогой входил Техер, все эти дни не выпускавший старосту из поля зрения.