Фрайхер[4] Латоес бежал и все последующие жизни только и делал, что спасался от вампирес и суккубов. Последние, если и не пили кровь в прямом смысле, то, проникая в женском обличье в постель, высасывали мужскую сперму, а с ней и жизненную энергию. Среди них были и такие, кому и спермы не требовалось. Они, можно сказать, пожирали чужую ауру, биополе. Тем и питались, поддерживая свое призрачное существование, а ничего не подозревавшая жертва хирела день ото дня. И таких вампиров-экстрасенсов было пруд пруди. В кинотеатре, гастрономе, метро — где угодно. Человек приходит с работы усталым, не хочет есть, не может ублаготворить супругу, а все почему? Да потому, что какая-то ламия одним только взглядом отсосала у него стакан крови, в пересчете на энергию. Такое может случиться с каждым. Неприятно, но не смертельно. Калорийное питание и здоровый отдых помогут восстановить силы. Гораздо хуже приходится бедолаге, которого угораздило сочетаться законным браком с упырем. Песенка, почитай, спета.
Просветление насчет незримых сил, окружающих нас в обыденной жизни, снизошло на Калистратова после доверительных бесед с сослуживцами, а потом и начальством «почтового ящика». Не в пример огромному НИПИ «Азот» на улице Чкалова, новое учреждение оказалось более чем скромным, но ящик с номером на Московском почтамте у него действительно был. Считалось, что институт отделился от ВПК, продолжая работать по секретной тематике. Размещался он в подвале большого дома на Малой Бронной, арендованном у властей муниципального округа, и имел юридический статус малого предприятия. Его еще называли «инновационным» и «венчурным», но Слава толком не понимал, что это значит. Платили — и ладно, а зарплата была даже очень приличной, притом в условных рублях. Следовательно, росла вместе с курсом доллара. Потом доллар невесть с какой радости стал вдруг падать, и администрация начала выдавать матпомощь. Словом, жаловаться не приходилось.
Когда Калистратову предложили принять участие в важном эксперименте, пообещав вознаграждение в пятьсот долларов, он согласился без колебаний. Ему и самому было интересно узнать, кем он был до того как появился на свет в родильном доме № 16 Перовского района. Начальство в двух словах объяснило, в чем заключается лично его, инженера по электронной технике Калистратова, участие, и он как-то засомневался. Драгоценное знание, последнее, так сказать, просветление обрисовалось уже не в столь радужном свете. Предстояло пройти через так называемое пограничное состояние, а говоря попросту, через кому, клиническую смерть. Заверения насчет полной управляемости процесса и гарантированного возврата звучали не совсем убедительно.
«Все под контролем, — втолковывал завлаб Голобабенко, — никаких побочных эффектов».
Преодолеть сомнения помог наглядный пример. Под секретом Голобабенко указал на Петю Миримского, полного идиота, как считал Калистратов, совершенно незаслуженно повышенного в должности. Оказалось, заслуженно. Миримский потому и стал завсектором, что прошел курс подготовки. Сразу после «посвящения», которое приобщило его к славному отряду некронавтов, как остроумно пошутил жизнерадостный Голобабенко.
Что ж, некронавт звучало ничуть не хуже, чем космонавт. И подготовка для выхода в пространство души потребовалась соответствующая.
Славу доставили на какую-то загородную турбазу. Куда именно, он не знал — везли ночью в автобусе, в котором, кроме него, находилось еще восемь ребят, в основном молодых. Дело было ранней весной, а турбаза не отапливалась, и все оставшиеся до рассвета часы он простучал зубами. Будущих некронавтов разместили в щитовых домиках, по четыре человека в комнатенке с двухъярусными нарами, разделенными узким проходом. Даже откидного, как в железнодорожном купе, столика, и то не было. Об умывальнике и говорить не приходится. Умывались во дворе из железной бочки.
День начинался в шесть часов с троекратного удара по рельсу. Так называемый завтрак состоял из кружки горячего отвара и сухаря. В полдень давали миску гороховой похлебки, немного жиденькой перловки и тот же отвар, попахивавший аптекой. Хуже, чем в концлагере, о котором Калистратов знал, конечно же, понаслышке. С жалким существованием, от которого можно было протянуть ноги еще до эксперимента, несколько примиряла мысль о двух сотнях долларов поверх зарплаты.