— Ну, тут уж явная ложь! Ведь это против нашего салического закона[9], а значит, не может иметь силы, — сказал Эдмон Обри, прозванный «Паладином» за то, что постоянно хвастал своими будущими победами. Он хотел еще что-то сказать, но его голос потонул в общем шуме; все негодовали и говорили разом, и никто никого не слушал, пока Ометта не убедила нас помолчать:
— Нельзя же так! Дайте ему досказать. Вы недовольны его рассказом, потому что все это кажется ложью. Если это ложь, так надо бы радоваться. Продолжай, Этьен!
— Мне немного осталось добавить: наш король Карл Шестой будет царствовать до смерти, а после него Францией будет править Генрих Пятый, король Англии, пока его ребенок не подрастет настолько, чтобы…
— Он будет править нами? Палач? Ложь! Все ложь! — закричал Паладин. А как же наш дофин? Что сказано о нем в договоре?
— Ничего. По договору он лишается престола и становится изгнанником.
Тут все разом закричали, что это ложь, и заговорили уже весело.
— Договор недействителен без подписи нашего короля, а он разве пойдет против собственного сына?
На это Подсолнух сказал:
— А как по-вашему, королева подписала бы договор во вред своему сыну?.
— Эта змея? Конечно. Про нее и говорить нечего. От нее ничего другого ждать нельзя. Она по злобе своей пойдет на любую подлость; а сына своего она ненавидит. Но ее подпись не имеет силы. Подписать должен король.
— А теперь дайте я еще спрошу. Наш король объявлен сумасшедшим, верно?
— Да, но народ только больше полюбил его за это. Через свои страдания он стал нам ближе. Кого жалеешь, того любишь.
— Правильно, Жак д'Арк! Но что спросишь с безумного? Разве он знает, что делает? Нет. И разве трудно другим заставить его сделать что угодно? Очень легко. Он уже подписал, говорю вам.
— А кто его заставил?
— Это вы и сами знаете: королева.
Тут все снова зашумели и заговорили разом, осыпая королеву проклятиями. А Жак д'Арк сказал:
— Многие слухи оказывались ложными. А таких позорных и горьких вестей, таких обидных для Франции мы еще не слыхали. Значит, можно надеяться, что и это ложные слухи. Кто их принес?
У Жанны вся кровь отлила от лица: она боялась услышать ответ и чутьем уже угадывала его.
— Их принес кюре из Макси.
Все горестно ахнули. Мы знали его как человека надежного.
— А сам-то он верит им?
Мы ждали ответа с замирающим сердцем
— Да. И мало того. Он сказал, что наверняка знает, что это правда.
Некоторые из девочек заплакали, мальчики угрюмо смолкли. Лицо Жанны выражало тоску, какую мы видим в глазах подстреленной насмерть серны. Она страдает без жалоб; так и Жанна — не произнесла ни слова. Ее брат Жак нежно погладил ее по волосам, желая утешить, и она благодарно поцеловала ему руку, все так же молча. Но вот наконец мы опомнились, и мальчики заговорили. Ноэль Рэнгессон сказал:
— Когда же наконец мы будем взрослыми? Ох, как медленно мы растем! А Франция никогда еще так не нуждалась в солдатах, чтобы смыть наш позор.
— Несносный возраст! — сказал Пьер Морель, прозванный «Кузнечиком» за выпуклые глаза. — Нам еще ждать да ждать. Война идет уже сто лет, а мы всё не можем себя показать! Как мне не терпится стать солдатом!
— А я дольше ждать не буду, — сказал Паладин. — И уж когда пойду, вы обо мне услышите, вот погодите! Есть такие, что при штурме крепости норовят оказаться позади, а я согласен быть только в первых рядах! Никого не пущу вперед себя, кроме командиров!
Даже девочки исполнились воинственного пыла, и Мари Дюпон сказала:
— Как я хотела бы быть мужчиной! Я бы сию минуту пошла воевать! — И, гордая своей храбростью, она огляделась, ожидая похвал.
— Я тоже, — сказала Сесиль Летелье, раздувая ноздри, точно боевой конь, почуявший битву. — Я ручаюсь, что не убежала бы с поля, хотя бы на меня шла вся Англия!
— Ха! — сказал Паладин. — Девчонки только и умеют, что хвастать, а больше ни на что не годны. Будь их хоть тысяча, а как повстречаются с отрядом солдат — сразу покажут пятки. Чего доброго и крошка Жанна захочет идти в солдаты?
Такое предположение очень всех насмешило, но Паладину этого показалось мало, и он продолжал:
— Могу себе представить: так и ринется в бой, как заправский вояка! Да еще, пожалуй, не пойдет простым солдатом, вроде нас грешных, а офицером, в доспехах, в стальном шлеме с забралом, — чтобы не было видно, как она краснеет. Шутка сказать: целая армия, и все незнакомые! Да что там офицер! Она у нас будет капитаном. Да, да! Поведет за собой сотню солдат… или, может быть, девчонок? Нет, не пойдёт она простым солдатом! А уж как двинется на врага, так точно вихрем его сметет!
9