И он прошел в дальний угол цеха, где шагах в тридцати от полутонного молота высилось закопченное горно. У воздуходувного регулятора в эту смену стоял Клим Каташок, хохол, веселый парень. В горне бушевало бледно-желтое пламя, раскаляя только что положенный обод вагонного колеса.
— Драсте, Николай Иванович, — заулыбался Каташок инженеру измазанным копотью лицом. — Дела-то, а? Вам-то, поди, жутковато? Сочувствую.
Это были первые бесхитростные, душевные, человеческие слова, с которыми к Павлову обратился сослуживец. Они и растрогали его, и как-то даже расслабили.
— Плохо, брат! — безнадежно ответил Николай Иванович. — Плохо!.. Вот ходишь и не знаешь, живой ты еще или уже разлагаешься…
— Может, и обойдется.
— Может быть.
Павлов сунул руку в карман, где у него лежали крамольные карточки. Теперь сделать два-три шага, оказаться за углом горна и быстро, спокойно бросить фотографии в огонь. Через полсекунды от них ничего не останется.
Раз, два, три. Взмах руки.
Шесть карточек — в печи и уже, корчась, пылают. Но седьмая, отторгнутая от пачки струей воздуха, — «Ах, зачем не перевязал веревочкой, как советовала Ага!» — эта седьмая карточка взвилась и бабочкой запорхала прочь от горна. «Слава Богу, что не в сторону Каташка!» — думает инженер и торопится к карточке. На черной, прокопченной, промасленной земле лежит пожелтевшая от годов фотография бравого, похожего на Скобелева генерал-лейтенанта. Павлов наклоняется, чтобы поднять ее, и в это время перед его глазами вырастает сапог, отличный сапог, хорошо начищенный, и сапог этот становится на фотографию. Еще согнутый, не выпрямляясь, Николай Иванович поднимает голову. Перед ним его помощник.
— Так! — глухо говорит Копытенок, тяжело дыша. — Так!.. Улики уничтожаете? Но вам не удастся провести пролетарскую власть. Товарищи, сюда!..
VII
Елочку так и не зажигали. Мама говорит, что в кооперативе всё нет свечек. Мама с обеда плачет. Папа не пришел ни к обеду, ни к ужину. Потом мама завернула в газету несколько кусков хлеба, три котлеты, отдельно, в бумажке, сахару. — Лиля просила себе кусочек, — и сверток обвязала бечевкой.
— Мама, это кому?
— Папе, — и мама плачет.
— А почему папа не пришел? Где папа?
— Папа остался в цехе, я сейчас отнесу ему покушать, — мама плачет.
— Ты вернешься вместе с папой?
— Не знаю. Нет, не вернусь вместе. Сейчас придет тетя Сборовская. Она побудет тут, пока я хожу. Будь умницей.
По лицу мамы текут слезы. Текут без конца.
И Лиля пугается.
— Где папа? — настойчиво спрашивает она. — Где папа? — кричит она. — Где, где, где папа?
Детский пронзительный крик. Вопль.
Большая квартира молчит. Квартира притихла. Квартира не дышит. Мама приходит в себя: мать!
— Я же говорю тебе — папа в цехе, он скоро придет. Милая, родная, сиротка моя, он придет, придет, при…
Квартира молчит. Квартира притихла. Квартира не дышит. Входит тетя Сборовская.
Вечер. Две женщины. Они шепчутся. Ребенок играет у незажженной елки. Солдатики, зайчики, зеленый гном-вредитель.
— Мама, я хочу музыку. Мама, я хочу танцевать… Мама, заведи радио.
Мать, на десять лет постаревшая за этот день, вздыхает, подходит к аппарату. Через минуту булькающий, словно из граммофона, механический голос вещателя:
— Новые аресты в Хабаровске, новые аресты в Хабаровске. Арестован еще ряд вредителей на заводе…
Мать подбегает к аппарату, толкает его кулаком в его болтливое, бессовестное брюхо. Радио смолкает.
— Мама, зачем? — удивляется Лиля. — Я так рада. Я думала, что папу увезли к себе эти вредные вредители, а вот их самих арестовали, арестовали, арестовали!..
Лиля прыгает вокруг мамы и тети Сборовской. Лиля хлопает в ладошки.
МАРШАЛ СВИСТУНОВ[60]
I
Маршал скучал…
Маршал давно уже начал скучать, — зимой впервые подползла эта душевная пустота, которую можно было заполнить лишь ленивой иронией над собой и окружающими. Маршал внутренне изменился, стал иным, новым, скучным, с того самого пакостного февральского вечера, когда один из его былых боевых товарищей, давно уже перешедший на службу в войска НКВД, намекнул ему, что балерина Рукова, Гидройц по сцене. — агентша и нарочито искусно подсунута ему.
Маршал заскучал, но с Лидашей не расстался — у Лидаши семилетний сынишка, белоголовый Игорь. Маршал успел привязаться к Игорьку. Игорек белоголов и тонколиц. от отца порода, а маршал рыж волосом и курнос. За двадцать лет не отошли руки от тех мозолей, что натер на московском заводе англичанина Бромлея слесарь второй руки Митяй Свистунов, маршал Дмитрий Пантелеевич Свистунов, наш Митяй для красноармейской братвы. Московское восстание сунуло Митяю трехлинейку в могучие руки, отвага и смекалка выдвинули на командирскую должность. Потом помогал движению партбилет. Но не только он. Хотел и умел учиться военному делу Дмитрий Свистунов, чуял, надолго затянется гражданская, — и подучился кое-чему у генштабиста подполковничка Ворхцелиуса.
Кровожадным не был, но белых бил со смаком, не подвертывайтесь под руку слесарю: тяжеленька! Сначала благоговел перед Троцким и Лениным; познакомился — перестал восторгаться и благоговеть: «Из такого же дерьма деланы, только поученее». Сам стал по-настоящему учиться, потом в Красную академию пошел, опять воевал. Армию подучил. Чин дали: маршал.
А вот скучает и никому не верит. Раньше думал, что бабам все-таки можно верить, а вот Лидашка, такая гадюка, и эту веру смяла. И Игорю, пожалуй, тоже верить нельзя. Не зря повадился парнишка к нему, в штабной кабинет, из училища наведываться: поди, мать учит его в бумаги да в телеграммы глазами пырять. Эх, другое теперь время, не фронтовое, военный коммунизм, — в миг бы шмякнула Лидашку шальная пуля, — были тогда дружки верные… А впрочем, чего?.. Тоже поди, не своей охотой в агентши пошла — заставили.
— И-ах! — сладко зевается. — Скучно… И до чего скучно всё! Но, но правде сказать, и не только скучно, но и тревожно. Есть от чего. Хотя разве посмеют. Его-то, маршала!
На столе городской телефон, за спиной — два полевых: прямые провода в разные нужные места. За дверью, в своем кабине— тике, адъютант сидит, пролетарский капитан Сидор Мошкин.
«И фамилии у нас у всех какие-то все скучные, — думает, зевая, маршал. — От сохи все: Свистунов да Мошкин, да Телегин с Ядрилиным. Лучше все-таки царские фамилии были — Деникин, Юденич, Колчак. Впрочем, Колчак тоже не очень того, да и бил он Колчака, хотя и Свистунов… Скучно!»
— Сын к вам, товарищ маршал.
— Ну пусть его… Пусть войдет.
Как всегда, Игорек обежал стол, чтобы подойти к дяде с той стороны, где на столе моделька пулемета-пресс-папье с выгравированной по металлу надписью: «От рабочих завода бывш. Бромлей слесарю второй руки Митяю Свистунову». И ниже: «Всегда и везде бей врагов пролетариата!» И, как всегда, тянясь к игрушке, Игорек затараторил:
— Дядя, меня сегодня побил один мальчик… Но я его тоже побил. И его наказали, а меня нет… Дядя, ты возьмешь меня домой в автомобиль? Дядя, учительница Марья Степановна велела мне ничего не говорить маме, что меня Зазунов побил… Дядя, это пулемет, да?
— Пулемет… Зачем спрашиваешь всякий раз, если знаешь?
— А ты умеешь стрелять из пулемета?
— Умею… Пострелял на своем веку.
Игорек смотрит недоверчиво:
— Ты же не пулеметчик, а маршал.
Свистунов проводит ладонью по коротко остриженной круглой головенке. Против шерсти. Короток волоска все-таки мягок — не твердый и жесткий: не свистуновский волос. Да и откуда ж свистуновскому волосу быть — другой отец. А вот привязался.
Вежливый стук в дверь: Мошкин. Игорек восторженными глазами — на его темно-синие галифе и сияющие тонкие сапоги.
60
Маршал Свистунов. Р. 1937. № 31. Звание маршала Советского Союза учреждено Постановлением ЦИК и СНК СССР 22 сентября 1935 г. Первыми пятью маршалами стали 20 ноября 1935 г. нарком обороны К.Е. Ворошилов, начальник (Генерального) Штаба РККЛ А.И. Егоров и три полководца гражданской войны — В. К. Блюхер. С.М. Буденный и М.Н. Тухачевский. В годы массовых репрессий Блюхер, Егоров и Тухачевский погибли: до 1940 г. новых назначений на это звание не было, так что образ «маршала Дмитрия Свистунова», выведенный Несмеловым в этом довольно редком для него рассказ «из советской жизни», — собирательный. «Товарищи, мы в огненном кольце» — стихи Демьяна Бедного (1918): «Еще не все сломали мы преграды, / Еще гадать нам рано о конце./ Со всех сторон теснят нас злые гады. / Товарищи, мы в огненном кольце!». «…Все совдепы не сдвинут армию, если марш не дадут музыканты!» — цитата из стихотворения В.В. Маяковского «Приказ по армии искусства» (1918). «…У Мпольских был кадет Сеня» — Несмелов вновь говорит о самом себе. «…да еще московский офицер Иван Иванович, поручик» — т. е. И.И. Митропольский (1872 — после 1917), старший брат Несмелова, прозаик, журналист (с 1901 г. поручик, вышел в отставку в 1907 г.). «…по приказу наркома обороны» — т. е. К.Е. Ворошилова.