Сначала я ничего не мог различить за дверью, наполовину стеклянной. Ничего не было и слышно, кроме стихающего шума дождя. Но когда вспыхнула молния, то я увидел, что за дверью стоит кто-то в чем-то светлом. Я встал и направился к двери, бросив Нелли, чтобы она не залаяла: «Нельзя!»
Теперь, подойдя к двери вплотную, я при свете глухонемых электрических разрядов ясно увидел, что за нею — женщина в одном легком светлом платье и с непокрытою головою. Я колебался, что мне делать, открывать или нет, ведь меня не предупредили о возможности неожиданного ночного визита. Но, с другой стороны, там, за дверью, под дождем, в этот поздний час мокнет женщина. И нерешительность моя продолжалась лишь до тех пор, пока я не услышал негромкое:
— Откройте… Отоприте!
Я повернул ключ, и дверь распахнулась — ее нетерпеливо тянули с той стороны. Меня обдал порыв свежего, сырого воздуха, влетевшего на веранду вместе с каплями дождя, а мою шею обняли две мокрые, холодные руки и вздрагивающие губы прижались к моим губам. Всё это меня почти напугало, но — мужской рефлекс! — я обнял женщину, почувствовал ее худобу, и ответил на поцелуй.
Когда же она оторвала свои губы от моих, то я услышат нежное и страстное:
— Ты мой единственный!.. ты самый лучший!.. Валентин. Валентин, если я еще живу, то только для тебя!
— Но я не Валентин! — опомнился я, выпуская незнакомку из своих объятий. — Я совершенно случайный человек в этом доме.
Женщина отпрянула и замерла, как бы не веря своей ошибке. Вспыхнула молния, и я увидел огромные глаза, полные ужаса или отчаяния. Она вскрикнула тем же птичьим вскриком, который я уже слышал, и бросилась от меня в глубину сада. Я остался на пороге раскрытой двери, смущенный и растерянный. Справа я услышал шаги — к двери подошел рослый мужчина в шортах, без рубашки, в вспышках молний мокрые плечи стеклянно блестели.
— Валентин Петрович? — спросил он, вглядываясь.
— Нет, — ответил я. — Только его гость, заночевавший от непогоды.
— Простите, пожалуйста! — сказал он. — Вас, наверное, побеспокоила моя больная жена. Я недоглядел, она убежала из дому. Вы не видели, куда она направилась?
— Прямо туда, — показал я направление.
— Спасибо.
Он ушел, а я запер дверь, лег и тотчас же уснул.
Валентин, как было условлено, разбудил меня ровно в семь часов. Вымытый ливнем, сад уже блистал в ярком солнце; его золотые лучи пробивались и в мою стеклянную клетку. Я чувствовал себя совершенно здоровым, сильным, бодрым и, самое главное, очень счастливым. Я даже удивился — почему мне так хорошо? Гроза прошла, чудное утро — вот и всё. Много ли надо человеку? Случайно взглянув на барометр, я увидел, что синяя стрелка перешла в правое полукружие диска, направляясь от «переменно» к «ясно».
В ванной комнате я смыл под теплым душем все остатки испарины вчерашнего проклятого дня и потом до тех пор стоял под холодными струями, пока у меня не застучали зубы. Затем, растерев тело мохнатым полотенцем, веселый, бодрый, радующийся неизвестно чему и отчаянно голодный, я снова вышел на веранду, где Аглая Ивановна и Валентин уже пили чай. Поздоровавшись, поцеловав руку барыни, я сел за стол. Голодный взор мой удовлетворенно отметил на нем много вкусных вещей.
Аглая Ивановна спросила, хорошо ли я спал, не беспокоило ли меня что-нибудь.
— Нет, всё превосходно! — жизнерадостно ответил я, умолчав почему-то о ночном визите.
Дело в том, видите ли, я потому спрашиваю, — пояснила она, — что наша больная квартирантка всю ночь бегала по саду, и ее муж гонялся за нею. Они живут во флигеле, в глубине сада. Там у нас такая беленькая хатка, вроде малороссийской. Нам очень беспокойно, конечно, но доктора требуют, чтобы для бедняжки был такой тихий деревенский уголок. Мой Валя жалеет ее и мужа, такого самоотверженного. Он так любит ее, что целиком принес себя в жертву.
Я взглянул на Валентина. Беллетрист пил чай, опустив глаза. Он не сказал ни слова. Его лицо с тонкими темными бровями и красивым рисунком рта было привлекательно. «Тут какая-то тайна, — подумал я. — Мать что-то недоговаривает или не знает. Впрочем, какое мне дело?»
Через полчаса я уже возвращался. Крепкий грунт дороги не был размыт ливнем, прошумевшим ночью. Лишь в углублениях оставались лужи, маленькие озерки, отражавшие голубое небо. В некоторых из них плавали листья, сорванные грозой с деревьев. Нелли бежала передо мной, хорошо накормленная, а потому самоуверенная и независимая, — она знала, что мы возвращаемся домой.
Из какого-то палисадника выскочил кудлатый хорошенький песик с пышным хвостом султаном. Он самоуверенно проскакал к Нелли, желая познакомиться. Но Нелли на ходу, ощетинив шерсть на загривке, так куснула самоуверенного пса, что тот с жалобным визгом откатился мне под ноги.
Я остановился и стал укорять Нелли.
— Ну, зачем ты обидела его? — выговаривал я ей. — Ты злая собака, попрошайка и негодница! Разве ты не могла просто пробежать мимо, не пуская в ход своих зубов?
Расставив передние лапы, Нелли смотрела на меня принужденно и покорно. Она никогда не протестовала, но всегда всё делала по-своему. И когда мы опять тронулись, она начала ускорять аллюр, всё удаляясь и удаляясь от меня. Я ей крикнул: «Нелли, назад!» Она приостановилась, оглянулась и. сообразив, что она уже вне пределов моей досягаемости, поскакала домой одна. Словом, она меня бросила — я не был больше ей нужен.
Но мне в это утро было так хорошо, что я не рассердился на нее. «Всякий ищет свое, — думал я. — Собака кость с остатками мяса, мать — удачи для сына, сын — славы. Безумная женщина, не замечая любви мужа, стремится к другой любви. А чего ищу я? Ничего. Я люблю только точно писать жизнь, как пишет ее художник-реалист. Я хотел бы, чтобы мой потомок, удаленный от меня бесконечно, прочитав написанное мною, подумал: «А ведь он дышал и чувствовал совсем так же. как дышу и чувствую я. Мы — одно!» И подумал бы обо мне как о друге, как о брате. Но, Боже мой, чего же, в конце концов, я хочу? Не больше и не меньше как бессмертия!»
И я ласково засмеялся над самим собою.
МЕМУАРЫ
О СЕБЕ И ВЛАДИВОСТОКЕ[65]
Расскажу лишь о том периоде моей жизни, который связан с Владивостоком. Пожалуй, это будет правильно, потому что Арсений Несмелов родился именно в этом городе, в апреле 1920 года, когда местная газета «Голос Родины» впервые напечатала стихотворение, так подписанное.
До этого дня Арсения Несмелова не существовало.
Приблизительно за две недели до своего появления человек, ставший Арсением Несмеловым — с фальшивым документом на имя писаря охранной стражи КВЖД, приехал в Приморье из Китая и, продав за двадцать иен свой браунинг, шлялся по городу, присматриваясь к его жизни.
Где-то во Владивостоке у него должна была быть жена, но он не торопился ее отыскивать, с удовольствием втягивая ноздрями соленую свежесть весеннего моря.
В городе же было оживленно. Военные корабли в бухте, звон шпор на улицах, плащи итальянских офицеров, оливковые шинели французов, белые шапочки моряков-филиппинцев. И тут же, рядом с черноглазыми, миниатюрными японцами, — наша родная военная рвань, в шинелях и френчиках из солдатского сукна.
Да, человек, приехавший с паспортом писаря, никуда не торопился, но двадцать иен были прожиты, «девятка» не выручила, а шхуну, на которую нацелились, угнать не удалось. Утром полил дождь, перемешанный со снегом. Пробираясь между пакгаузами порта, писарь охранной стражи вышел к вокзалу, поднялся на площадь, пересек ее и увидел комендантское управление.
Иного выхода не намечалось. Приезжий вызвал дежурного адъютанта — беспогонного, красного, — и сказал ему:
— Я болен, положите меня в госпиталь.
— Что болит? — спросил адъютант.
— Нутро болит, — в тон ответил писарь.
— Врешь, наверно, — усомнилось начальство. — Смотри, не положат, всю морду искровяню.
65
О себе и о Владивостоке. «Рубеж». Владивосток. 1995, № 2/863, по автографу из архива И.А Якушева; прижизненная публикация неизвестна. Написано как большое письмо Якушеву — отсюда обращения в тексте, в начале и в конце в наст. публикации снятые. Якушев Иван Александрович (1882–1935) — редактор русского общественно-экономического сборника «Вольная Сибирь», выходившего в Праге дважды в год в 1927–1931 гг.; член ЦК партии эсеров, в начале 1920-х гг. некоторое время участвовал в политической жизни Владивостока. Всего вышло девять (№ 6–7 сдвоенный) номеров «Вольной Сибири»; литературно-художественный раздел имелся в четырех последних, причем Несмелов печатался в каждом. Автобиографический очерк «О себе и о Владивостоке» был запланирован в № 10, не увидевшем света. «…Журин, какая-то Екатерина Грот и много других…» — Журин Александр Иванович (1878 — после 1930), поэт, переводчик, автор сборника «Радостный круг» (М., 1915), жил во Владивостоке, позже в Японии, в 1923 г. вернулся в Москву. Грот Елена Петровна (1891–1968) — поэт, критик; во Владивосток приехала вместе с мужем, командированным в армию А.В. Колчака; в начале 1921 г. уехала в Сан-Франциско. «Реоносуки Идзуми. Редактор-издатель ежедневной газеты “Владиво-Ниппо”» — имеется в виду Идзуи Реноскэ (1871–1931), японский журналист, литератор, издатель и редактор газеты «Владиво-Ниппо», выходившей во Владивостоке на японском (с декабря 1917 по октябрь 1922 гг.) и русском (с апреля 1920 по октябрь 1922 гг.). Несмелов стал первым редактором русского издания. «Особенно доставалось нам от Насимовича-Чужака…» — Насимович Николай Федорович (псевд. Чужак; 1879–1937), журналист и критик. В 1919 г. попал во Владивосток, где редактировал газету «Красное Знамя»; в начале 1920-х гг. возглавил группу «Творчество», в которую входили С. Алымов, С. Третьяков и пр. Перебрался в Читу, затем в Иркутск и в Москву. Умер от кардиосклероза в Ленинграде как персональный пенсионер Совета общества старых большевиков, «…грозный массив японского броненосца, теперь “Микаса”, а в прошлом русский “Ретвизан”…» — «Ретвизан» был захвачен японцами не при Цусиме, а в Порт-Артуре и впоследствии переименован ими в Hizin («Хизен», как называет его в своих мемуарах С. Третьяков). «Познакомился тут я, между прочим, с замечательным человеком — Юрием Галичем…» — Галич (Гончаренко) Георгий Иванович (1877–1940), профессиональный военный, генерал, поэт, прозаик. Печататься начал благодаря поддержке К. Случевского; автор более дюжины книг. С приходом в Приморье большевиков перебрался в Европу, жил в Латвии. Получив вызов из НКВД, повесился. Об упоминаемом владивостокском сборнике стихов сведений нет, хотя стихотворение «Свиристели» действительно существует. «…чрезвычайно даровитого Венедикта Марта…» — Венедикт Март (наст, имя и фам. Венедикт Николаевич Матвеев; 1896–1937), поэт и прозаик, сын известного краеведа Н.П. Матвеева-Амурского (1865–1941), брат Гавриила Матвеева (умер от тифа в 1922 г.), писавшего под псевдонимом Фаин, отец поэта И. В. Елагина. «“Современные записки” вот уже несколько лет должны мне за два стихотворения 76 франков» — за стихотворения «Шесть» (1928. № 36) и «Прикосновения» (1929. № 39). «…Я поехал к Николаю Меркулову» — Меркулов Николай Дионисьевич (1869–1945), в прошлом октябрист, министр иностранных дел временного Приамурского правительства и старший брат главы вышеназванного правительства (с мая 1921 г.), экономиста и публициста Спиридона Дионисьевича Меркулова (1870–1957). «…у одинокой скалы Коврижки» — имеется в виду скалистый остров Коврижка в Амурском заливе, напротив железнодорожной станции Седанка близ Владивостока. Ср. описанную здесь встречу со стихотворением Несмелова «Партизаны» из сб. «Кровавый отблеск». «… Показывали “Гамлета” с Астой Нильсен» — кинофильм вышел на экраны в 1920 г. Нильсен Аста (1881–1972) — датская звезда немого кино, «…словом, 11 июля 1924 года» — обычно первым днем путешествия из Владивостока в Харбин Несмелов называл 11 июня 1924 г., иногда — 11 мая; поскольку он же указывает, что этот день приходился на воскресенье, то верна последняя дата.«…который должен был прибыть к условленному месту на своей юли- юли» — см. очерк «Наш тигр», а также стихотворение «Юли-юли».