Полковник Афонин взглянул внимательнее в лицо офицера и понял: человек полностью исчерпал все свои силы и больше никуда не годен.
— Ляшко! — тихо сказал командир полка подпрапорщику. — Помоги-ка, брат, мне встать…
И, с трудом поднявшись, преодолевая головокружение, — капитану Голубеву, спокойно, не повышая голоса, не сердясь:
— Я вновь вступаю в командование полком, капитан Голубев. Если вы в силах, возвращайтесь к своему батальону.
Через полчаса атаковавшие нас немцы были отброшены и на плечах их мы ворвались в их окопы. Дефиле целиком принадлежало теперь нам. Пешка прошла всё шахматное поле и стала королевой.
Год, два… Третий год.
Иркутск. Первая большевистская весна. Страстная неделя.
Неистово светит яркое весеннее солнце. На улицах снега уже почти нет — тепло, тихо, благостно.
Но город угрюм и уныл. Походка у прохожих какая-то торопливая, голова у всех словно втянута в плечи. Будто каждый опасается неожиданного удара сзади и бежит-торопится скорее домой.
Уверенно чувствуют себя лишь красногвардейцы в длиннополых — кавалерийский образец — шинелях и франтоватых френчах офицерского покроя. На груди у каждого — красный бант или красная розетка; на поясах кобуры с наганами болтается плетеный ременный шнур…
Восемнадцатый год!
Генерал Афонин под руку с супругой медленно идет в этой толпе. За ними, с корзинкой в руках, слуга из военнопленных — баварец Фриц: собрались на базар — надо сделать покупки к празднику.
На генерале фронтовая шинель солдатского сукна, на плечах — полосы от погон, снятых революцией.
Вот впереди какая-то строем идущая по мостовой воинская часть. Без оружия. Нерусские мундиры…
— Это еще кто такие? — спрашивает супруга генерала. — Тоже красногвардейцы?
— Никак нет! — отвечает Фриц из-за ее спины. — Это наши, немцы. На вокзал идут. Первая партия на родину…
Немцев человек пятьдесят. Их ведет голубоглазый гигант. На огненно-рыжей голове смешная форменная германская бескозырка с круглой маленькой кокардой. Гигант смотрит в сторону генерала.
Что с ним? Почему он вытягивается, каменеет лицом и, вытаращив глаза, зычно кричит какую-то команду своим вольно идущим рядам?
И как один, все немцы поворачивают головы направо, в сторону четы Афониных. Они звонко печатают шаг по бугристой мостовой.
И это в восемнадцатом году, в большевистском Иркутске! Генеральша даже пугается.
— Что это они? — робко спрашивает она мужа, крепче прижимаясь к его руке.
— Не понимаю, в чем дело? — пожимает плечами генерал. — Что они, шутят, Фриц?
— Не может этого быть! — решительно отвечает военнопленный. — Я сейчас узнаю, ваше превосходительство.
И он бежит к землякам. Скоро он возвращается, рысью догнав генерала и его супругу. И он не один: с ним голубоглазый рыжеволосый гигант. И немец по-строевому вытягивается перед генералом. Руку — к бескозырке.
Генерал растерялся, ничего не понимает.
— В чем дело, Фриц?
— Он вас узнал, ваше превосходительство… Вы сами нашли его где-то в болоте во время перемирия и спасли ему жизнь. В той команде, что прошла, есть еще несколько немцев из тех, которых спасли ваши люди. Он хочет благодарить вас за них и за себя.
Рыжеголовый гигант начинает говорить по-немецки, всё так же вытянувшись, с рукой, отдающей честь. Прохожие, давно уже отвыкшие от таких картин, с каким-то пугливым любопытством смотрят на эту сцену. Встревожена и жена генерала: ведь вот — подошли два красногвардейца с красными бантами на гимнастерках и, перемигиваясь, пересмеиваясь, слушают слова на непонятном для них языке.
Немец благодарит. Немец говорит, что матери, жены и сестры спасенных генералом германских солдат все эти годы молили Бога о здравии и благополучии доброго русского командира полка. И они никогда не перестанут молиться о нем. Благодарил он генерала и от себя лично, и от лица всех своих товарищей…
Он кончил. Щелкнул каблуками, рывком опустил руку и вытянул ее по шву — огромный, сильный, окаменевший в почтении.
Генерал протянул ему руку.
Немецкий солдат осторожно пожал ее, и на его голубых глазах были слезы.
А русские солдаты, изуродованные революцией, стояли рядом и сплевывали на боевую шинель генерала подсолнечную шелуху.
КОМАРОВКА[22]
I
Последняя полоса сползла по подъемнику в стереотипную.
Новогодний номер газеты был готов.
Ночной редактор, он же и секретарь редакции, сняв синий халат, надел пиджак и, заглянув на часы, сказал:
— Без двадцати двенадцать. Мы еще успеем встретить Новый год. Куда, господа?
В редакции оставались лишь два сотрудника.
Один из них десять минут назад закончил новогоднюю анкету пожеланий на будущий год.
Последний, кому он звонил, был А.И. Гучков, сказавший:
— Я хочу, чтобы в будущем году все левые поняли, что только октябристы желают России счастья.
Этот ответ записали, выправили и отправили в набор, смеясь: газета была левой.
Журналист, собиравший ответы на анкету, был безобразен, как Квазимодо, и, как Квазимодо, силен.
У него почти отсутствовал лоб, заросший жестким колючим ежом прически, нижняя же челюсть была развита необыкновенно.
Когда он улыбался, улыбка открывала желтые крепкие зубы.
Это было лицо преступника; в редакции по-дружески журналиста, в соответствии с его внешностью, так и называли:
— Джек-Потрошитель.
В Москву он приехал с юга. Прошлого его никто не знал.
Второй из оставшихся был еще веселым мальчишкой, писавшим стихи.
Собственно, Мальчишка давно мог бы уйти домой, его задерживала в редакции лишь привычка к беспутной ночной жизни.
— Куда же, господа? — повторил свой вопрос ночной редактор.
Джек-Потрошитель улыбнулся.
— Пойдемте, ради разнообразия, в Комаровку!
И замолчал, словно откусил фразу.
Ночной редактор, тридцатипятилетний мужчина, написавший однажды рассказ, за который газета была привлечена по 1001 статье (за порнографию), нерешительно заковырял в носу.
Но Мальчишка поддержал преступника.
— Это идея, — закричал он, — Новый год среди воров и проституток. Я поддерживаю вас, коллега!
И было решено идти в Комаровку, в ночную чайную, где собирались проститутки, воры да кутилы, искавшие острых ощущений.
II
Москва гудела тем особенным гулом, которым она гудит под большие праздники, когда движение не прекращается всю ночь.
Шел густой снег, придававший гулу столицы особенную мягкость.
До Петровского бульвара ходьбы было не больше пяти минут.
Вот и трехэтажный дом в конце бульвара. Подвал с окошками, едва поднимающимися над линией тротуара. В окнах желтый свет. Лестница вниз.
продекламировал Мальчишка.
Дверь на блоке отворилась скрипуче и сейчас же, с дребезжанием стекол, захлопнулась.
В первой комнате была лишь стойка с чайниками и тарелкой, на которой, мелко накусанный, лежал сахар.
Было дымно. Из второй комнаты гудели голоса.
За столиками сидели целые компании. Из больших чайников пили водку и вино. Остро пахло жареным луком и чесноком от горячей колбасы.
Никто не оглянулся на вошедших.
Столичные проститутки наклоняли свои огромные шляпы (такая была мода) над чашками, в которых был спирт.
Подбежал половой в белой и чистой, по случаю наступающего Нового года, рубахе и усадил гостей, грубо столкнув со стула у незанятого столика оборванца в кепке, мирно дремавшего над столом.
22
Комаровка. Р. 1928, 1 января (за подписью «А. Арсеньев»), О чайной «Комаровка» пишет в своих воспоминаниях А.Н. Вертинский (описывая свое увлечение кокаином): «В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» — извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье» (Наше наследие. 1990, № 1). К. Паустовский, вспоминая В. Гиляровского, также пишет: «У каждого трактира было свое лицо, свои завсегдатаи — от купеческого и аристократического Палкина до студенческой “Комаровки” у Петровских ворот <…>» («Дядя Гиляй»). Гучков Александр Иванович (1862–1936) — политический и государственный деятель. Один из создателей и лидер партии октябристов. Депутат и с 1910 г. председатель 3-й Государственной Думы. В 1915–1917 гг. председатель Центрального военно-промышленного комитета. В 1917 г. военный и морской министр Временного правительства. Один из организаторов выступления генерала Л.Г. Корнилова. С 1919 г. в эмиграции, «…за который газета была привлечена по 1001 статье (за порнографию)» — статья 1001 Уложения о наказаниях Российской империи запрещала порнографию и оскорбление нравственности, «…в конце бульвара» — т. е. редакция газеты размещалась в районе другого конца бульвара, возле Трубной площади. «…Ступени. Уступ» — цитата из стихотворения Несмелова «Жерар де Нерваль» (сб. «Уступы»). «Из больших чайников пили водку и вино…» — поскольку с января 1915 г. император ввел в России сухой закон, факт распивания спиртного из чайников и чашек выдает время действия рассказа: идет встреча 1916 или 1917 г. «…есть 184-й?» — коньяк № 184 московской фирмы К. Депре многократно упоминается в литературе (у В. Гиляровского и др.). «И в жутком подземелье на бульваре…» — источник цитаты не установлен, но, вероятнее всего, это стихи самого Несмелова.