— Что будете кушать? — спросил он.
— Кушать! — закричал Мальчишка. — Мы будем кушать коньяк, мой дорогой. Есть 184-й?
— Как же-с! А насчет твердого?
— Яишницу с колбасой, — скомандовал Джек-Потрошитель.
Сели.
Через минуту половой вернулся, гремя подносом с чайником и стаканами. Был и лимон, нарезанный толстыми ломтями.
— Чичас и яишинка! — выдохнул он.
Часы на стене показывали без десяти двенадцать.
Проститутка, курносая и толстая, протянула с соседнего столика пустой стакан и попросила:
— Плесните кипяточку!
Наливая ей коньяку, Мальчишка продекламировал:
— Сам тварь! — запальчиво ответила женщина. — Гад даже! Как ты можешь женщину оскорблять?.. А?
— Мадам! — привстав, расшаркался Мальчишка. — Да разве ж я… Принцесса!.. Вы меня не так по шиш.
Но женщина уже истерически визжала.
— Гнусь паршивая, да как ты меня смеешь дрянью называть! Ты!.. Да ты…
Зала угрюмо и грозно загудела.
Какие-то мужчины, оборванные и страшные, пробираясь меж столиков, уже приближались к месту скандала. Заметались половые. Мальчишка струсил и жался к стене.
Вдруг встал Джек-Потрошитель.
Его тяжелая нижняя челюсть отвисла, обнажив волчьи желтые зубы. Вот она прыгнула вверх, выбросив резкое, как приказание, которого нельзя не послушаться:
— Цыц!..
И лохматые оборванцы, наседавшие на стол газетчиков, разом подались назад. В этом страшном, побагровевшем лице они увидали свои лица, но в ярости, на которую они не способны.
А в углу в это время человек в рыжем пальто и приплюснутой кепке вдруг опустил руку в карман, вздрогнул, вскочил и опять сел.
Потом не спеша и спокойно поднялся и вышел в буфет, а затем нырнул на улицу.
Мальчишка, уже успокоившийся и снова веселый, разлил коньяк по чашкам и смотрел на часы.
— Увидите, господа, ровно в двенадцать по моим ударит пушка. Минута в минуту идут. Уже без двух!
Зала гудела, было дымно и пахло тяжелой пищей с луком.
— Без одной!.. Без минуты, милстдарь!..
— Без десяти секунд!..
«Ух!» — едва слышно ухнула пушка в Кремле.
Газетчики встали, чокаясь. Зала заголосила, завизжала, запела.
Но, заглушая этот адский концерт, вдруг из буфетной крикнули:
— Ребята, фараоны!.. Сыщики!..
Почти треть гостей, опрокидывая столики, бросалась ко второму выходу.
Но городовые и человек в рыжем пальто уже ворвались в залу.
Сшибая визжащих женщин, они неслись к тому столику, гае сидели газетчики.
Джек-Потрошитель метнулся к окну, в его руке мелькнула квасная бутылка.
Визг и рев драки.
Затем довольное кряхтение городовых, связывающих барахтающегося на полу человека.
Мужчина в рыжем пальто, пряча в карман револьвер и преодолевая одышку, довольно и торжествующе объяснял ничего не понимавшим журналистам:
— Как гаркнул он «Цыц!», так я его и узнал. Ведь это ж Гершка-Студент из Одессы. Три убийства на нем.
— Не ошибаетесь ли вы! — бледный, с трясущейся нижней челюстью, говорил ночной редактор. — Три месяца он у нас работал, правда, приняли без рекомендации. Самуил Абрамович, да чего же вы-то молчите?
Человек, лежащий на полу, дрогнул разбитой в кровь губой и хрипло ответил:
— Правда, будь он проклят! Засыпался опять!..
И попросил коньяку.
— Замечательная ночь! — захлебывался на улице Мальчишка, теребя своего старшего товарища за рукав пальто. — Удивительная ночь! У меня складывается стихотворение, которое я назову «Двенадцать часов». Уже есть первая строчка:
Сыщики, воры и проститутки
И убийца с челюстью…
— С челюстью… С какой челюстью?.. Размер не выходит. Стойте, вы куда?
— Домой. Ну вас к черту!.
И они разошлись.
Москва гудела плавным гулом большой ночи, которому особенную мягкость придавал падающий снег.
У НИКИТСКИХ ВОРОТ[23]
I
В этот день Москва была мокрой от изморози, от мелкого холодного дождя, то прекращавшегося, то вновь начинавшего падать из свинцовых туч, нависших над самыми крышами. К вечеру пошел мокрый снег. Рано смерилось и зажелтели первые огни. Наступил вечер 25 октября 1917 года.
Несмотря на мерзкую погоду, по широким тротуарам Тверской густо валила толпа, среди которой преобладали военные и женщины. Не обращая внимания на холод и снег, солдаты лузгали семечки, сплевывая шелуху куда попало. Женщины хохотали, бранились, торговались. Люди посолиднее, степенные москвичи и москвички, жались к стенам, торопясь нырнуть в нужные ворота, в свой переулок. Но и под арками ворот были те же солдаты и девки. Здесь, укрывшись от ветра и снега, установив стеариновые свечки на ящики, группы солдат и мастеровых играли в очко, матерясь, изрыгая проклятия, иногда хватаясь за оружие.
На площади перед домом генерал-губернатора, занятом теперь советом рабочих и солдатских депутатов, на бронзовом коне скакал бронзовый Скобелев. Его высоко поднятая, обнаженная сабля была уже невидима — рука генерала тонула в клубящихся снежных хлопьях. А напротив генерала всеми своими ярко освещенными окнами сек мглу снежного вечера дом совдепа. Ни одна из оконных штор не была спущена, и за стеклами видно было множество движущихся людей. У подъезда стояли часовые; снег ложился на их папахи и плечи. Часовые проверяли пропуска у входящих. Густо, басисто ревя сиреной, к подъезду подошла броневая машина и остановилась перед ним.
В этот глухой вечер прибывший из Минска пассажирский поезд привез в Москву молодого офицера, поручика Мухина Николая Николаевича. Поручик прибыл в отпуск, может быть, бессрочный, потому что в той части, где он служил, офицерам уже нечего было делать: большевики сумели разложить полк, чье знамя в былом видело еще твердыни Измаила.
Но как ни противно было Коле Мухину на позициях своего братающегося с австрийцами полка, в тылу показалось ему еще мерзее. Всюду, дерзкий и наглый, пер дезертир, чувствовавший себя хозяином положения. Дезертиры заполняли вагоны, вламывались в купе, громили буфеты. Они чувствовали себя кем-то несправедливо обиженными и на этом основании были требовательны, нахальны, дерзки, готовы в любой момент схватиться за оружие, украденное в полках. И, чтобы не быть убитым, с дезертирами приходилось говорить как с капризничающими ребятами, отвратительно присюсюкивая как-то, подло отрекаясь от собственной правды, от самого себя, браня ту Россию, которой несчастье подкосило нош.
Впрочем, поручик Мухин не вел себя так, он отмалчивался, но ведь и отмалчивание было позорным. Россия разваливалась, и разваливалась именно оттого, что те, кто должны были говорил» (и говорить правду), — или лгали, или же трусливо хранили молчание. А молодому офицеру казалось, что требовался только окрик, чей-то мощно приказывающий голос, чтобы всё в стране тотчас же пришло в порядок. Но этого-то окрика и не слышно было ниоткуда!
И Коля Мухин закрывался газетами, отгораживался ими от беседующих с ним, но и в газетах была ложь, то же самое слюнявое присюсюкивание перед тупой, злобной, бессмысленной силой революции, перед ее солдатским сапогом.
Но вот, наконец, Москва. Вот извозчичья кляча трусит его в мокрой пролетке по темным улицам Москвы. Путь от Александровского вокзала до Малой Бронной не так далек.
— Ничего! — говорит старик извозчик, то и дело поворачивая к офицеру бородатое мокрое лицо. — Ничего, барин, в полчаса доедем. От силы в полчаса.
23
У Никитских ворот. Пр. 1942, № 2. «…на бронзовом коне скакал бронзовый Скобелев» — памятник генералу М.Д. Скобелеву (1843–1882), установленный в 1912 г. на Скобелевской (Тверской) площади, был разрушен в 1918 г. Ныне на его месте памятник Юрию Долгорукому, «…сумели разложить полк, чье знамя в былом видело еще твердыни Измаила» — вероятно, 11-й Рижский драгунский полк, просуществовавший с 1709 по 1918 гг. и действительно принимавший участие в штурме Измаила в 1790 г.; впрочем, нет уверенности в том, что автор в данном случае имел в виду какой-либо конкретный полк, «…воззвания городского головы Минора» — Минор Осип Соломонович (1861–1932), московский городской голова в 1917 г., член Учредительного собрания; с 1920 г. жил во Франции, «…вблизи Лоскутной гостиницы» — располагалась на углу Тверской, против Александровского сада; снесена при реконструкции Манежной площади. «…56-й запасный батальон» — 56-й запасной пехотный полк и самокатный батальон, пробольшевистски настроенный, был блокирован в Кремле, «…обрушился на стройную надстенную Кремлевскую башенку» — имеется в виду Беклемишевская башня московского Кремля, возведенная в 1487 г. итальянским архитектором М. Руффо; шатер над ней был возведен в XVII в. Во время обстрела Кремля в 1917 г. верх башни был сбит снарядом и впоследствии восстановлен. «…карательные отряды генералов Мина и Римана» — Мин Г. А. (1855–1906) и Риман Н. К. (1864–1917). Неточность: в 1905 г. оба были полковниками лейб-гвардии Семеновского полка; Г.А. Мин получил звание генерал-майора позже. Викжель — «Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников», избранный на учредительном съезде союза в августе 1917 г. После победы большевиков в Петрограде выступал в Москве посредником по вопросу о перемирии. «…Рабочий Муралов и прапорщики Аросев и Павлов руководили действиями вооруженных сил большевиков» — о Н.И. Муранове см. прим. к поэме «Восстание». Аросев Александр Павлович (1890–1938), член РСДРП с 1907 г. В октябре 1917 г. вел переговоры с противниками большевиков о сдаче, а затем отдал приказ о варварском расстреле московского Кремля из артиллерийских орудий (именно тогда были разбиты куранты на Спасской башне, пострадали соборы и т. д.). Расстрелян в 1938 г. Павлов — лицо неустановленное; возможно, память подвела Несмелова (из-за простоты фамилии), и имеется в виду Смирнов Владимир Михайлович (1887–1937), действительно прапорщик в 61-й арт. бригаде Зап. фронта. 25 октября 1917 г. был избран членом МВРК, с 28 октября член боевого штаба при МВРК (отвечал за артиллерию и поступление резервов). Вечером 28 октября, в момент угрозы со стороны юнкеров Моссовету, привел на Скобелевскую и Страстную площади батареи с Ходынки из 1-й арт. запасной бригады, чем обеспечил перевес сил большевиков. 2 ноября в 17 часов подписал договор МВРК с Комитетом общественной безопасности о капитуляции юнкерских сил. Расстрелян в 1937 г. «…затарахтел люис — пулемет льюис (Lewis) был предназначен для поражения живой силы противника. Разработан в 1912 г. полковником американской армии И. Льюисом. В Россию поступал с начала 1917 г. Портупей-юнкер — в 1867–1917 гг. звание юнкеров — унтер-офицеров военных училищ (подразделялись на старших и младших).