Впереди замелькало несколько огненных точек, и тотчас же вслед за этим раздался резнувший по сердцу, близкий волчий вой. Конь захрапел и рванулся. Старик закричал на него.
— Дай я в нее из браунинга! — с яростью, глухо сказал Константин. — Прими, Семен, мешок.
— Не надо, — остановил его мельник. — Покойных не тревожь. Чуешь их дух мертвецкий? Вон они, ищи, отец, сынка любимого. В ров полезай, вон они, бедненькие! Видишь? Теперь тебе фонарь засветить надо.
— Вижу, я сейчас, — старик стал привязывать коня к дереву. — Ты, военный, постой-ка около с револьвером. Коли опять завоет, попридержи. Справишься?
— Справлюсь, — ответил прапорщик. — Кавалерист.
Старик зажег фонарь и по обсыпанному краю, с которого, видимо, много уж людей спускалось в ров и поднималось из него, стал сползать вниз. Осветились пучки травы, ветки, желтый песок.
Вот старик и на дне рва, вот перед ним широко раскинутые, босые ноги первого трупа. Пятками вверх. Вот и голова, уткнувшаяся лицом в песок. А из-за головы лезет растопыренная пятерня чьей-то уже другой руки. И опять нога, и опять голова. Старик поставил фонарь на землю и поворачивает первый труп. Повернул, поднял фонарь, светит в мертвое лицо. Долго светит. Потом опять ставит фонарь на землю и садится на корточки возле мертвого.
Проходит с минуту. Семена и прапорщика душит мертвецкая вонь. Им невмоготу, но нет сил нарушить эту ужасную тишину. Семен делает над собой усилие.
— Чего сел? — спрашивает он. — Твой, что ли?
— Мой, — глухо отвечает старик. — Он первый и лежит.
— Удачливо нашел, — говорит Семен и крестится. — Куда дуля-то попала?
— В глаз. Ты, мельник, помоги мне, Христа ради, покойника в мешок уложить да поднять. Ослаб я.
— Я помогу, есть такое дело, — и Семен поспешно спускается в ров.
Опять залилась волчица, и прапорщик возится с конем. Он рад, что ему можно не смотреть на то, что делается во рву. А Семен со стариком поднимают из рва свою тяжелую ношу. Семен уже вылез и тащит мешок к себе, старик снизу помогает ему.
Ну, вот и хорошо, — слышит прапорщик голос мельника. — Ну, вот и слава Богу. На коня да и вези его домой, — и уже все трое поднимают мешок на спину снова занервничавшей лошади, почувствовавшей мертвеца. Устроили, привязали. Старик берется за повод.
Прощаются.
— Спасибо тебе, мельник, — говорит старик. — И тебе, военный, спасибо, храни вас Христос! — и он становится на колени и земно кланяется обоим.
— Ничего, ничего! — торопливо говорит мельник. — Ты не беспокойся, отец. Как же крещеному человеку при таком деле не помочь. Ничего! Ты теперь иди за нами, веди коня. Я вас до мостка провожу, а оттуда тебе в Софрино направо, по большаку. А тебе, Константин, к станции налево будет.
— Там я знаю. А ты к себе опять мимо этого места пойдешь?
— Нет, я под самой речкой, тропиной.
Они уже ищут, и свет качающегося фонаря ползает по кустам и деревьям. Мельник и прапорщик не оглядываются на спутника со страшной кладью на спине коня.
— А волчиха на тебя не нападет, Семен? — спрашивает прапорщик.
— Не, — тихо отвечает тот. — Она же сытая. Опять, поди, уже к мертвым пошла.
И, словно подтверждая его слова, позади их раздается протяжный, нудящий вой.
АШ ДВА О[29]
Говорили о красных партизанах и об их отрядах.
Один из присутствующих, некто Малахов, вдруг заявил:
— А знаете, господа, я трое суток был почти командиром красного партизанского отряда…
— Вы? Не может быть! Вы клевещете на себя…
— Нет, вправду, был. Хотите — расскажу, как это случилось.
И он рассказал следующее…
* * *
Обнаружив обход с обоих флангов, мы начали отступать. Но в долине, заболоченной, поросшей густым камышом, нас ждала засада — отряд Доктора, как партизаны называли ротного фельдшера Ваську Яблочко, подвизавшегося в девятнадцатом году в низовьях Иртыша. Полурота егерей, уже истомленных боем, длившимся более суток, дрогнула и побежала. Последнее, что видел я, доброволец Малахов, — это взметнувшиеся руки штабс-капитана Тарасова.
— Убит! — мелькнуло в моей голове. — Всё кончено…
Я бросился прямо в топь, левее того места, где на гати залегли партизаны.
Но не пробежал я и пятидесяти шагов, как провалился по пояс в трясину… Кое-как выбрался из нее и пополз дальше на локтях и на животе. Полз до тех пор, пока не оказался совсем в воде. Здесь я забился в куст ивняка и затих, как мышь.
Сколько прошло времени? Десять минут, полчаса, час?.. Я не смог бы ответить на этот вопрос. Вначале я всю волю напрягал на то, чтобы тише дышать, успокоить сердцебиение. Партизаны подходили ко мне совсем близко, но шли с опаской: у разбежавшихся было оружие, и ясно, что даром они свои жизни не отдадут. Красные искали неохотно. Не более как в десяти шагах от себя я услышал крик:
— Товарищ Доктор, не можно идтить дальше: топь. Не тонуть же из-за них!..
И более далекий голос ответил:
— Вертайтесь: сами вылезут.
Я усмехнулся: «Жди!»
Потом всё вблизи меня стихло. Лишь редкие выстрелы слышались из деревни. Я догадывался, что это приканчивают моих захваченных соратников.
Прошло много времени. И вместе с вечерней прохладой появились в невообразимом количестве комары и, что много хуже, сибирский гнус, как называют мелкую, но очень злую мошку. Между прочим, сибиряки произносят это слово с ударением на «а»: мошка.
Началась пытка. Окруженный тучами жалящих насекомых, мокрый, уже сутки не евший, страдающий невыносимо, я понял, что Доктор прав, — долго мне в болоте не высидеть. Что же оставалось? Самоубийство?.. Благо винтовка и патроны были при мне?.. Но я был молод и отважен — я решил выбраться из топи в сторону врага, чтобы попытаться пробраться через его секреты, или же добыть честную смерть в схватке.
И я опять пополз по корням и по воде, стараясь как можно меньше шуметь и булькать. Но в наступившей ночной тишине каждое мое движение было слышно издалека, особенно для чутких ушей таежных мужиков. И не успел я встать на ноги, почуяв под собою твердую землю, как на меня уже обрушилось несколько тяжелых, словно медвежьих тел, и исход короткой борьбы был не в мою пользу.
— Не пыряй штыком, веди к Доктору! — закричал кто-то.
Меня ударили прикладом в спину и повели.
* * *
Когда меня ввели в избу, Доктор, уже в тарасовских галифе, примеривал на босую ногу франтоватые сапоги покойного штабс-капитана и говорил, покряхтывая от натуги:
— Войдет… теперь войдет, как мучкой припудрили. У меня нога барская, махонькая. Весь я сам пролетарский, а нога дворянская. Это потому, что я мамашей от графа прижит в Петербурге… Был такой граф Задунайский-Румынский — большущий граф…
Партизаны — тут был весь штаб Доктора, все его приближенные — сидели на скамьях вдоль стен, держа винтовки между ног. Они безмолвно наблюдали, как кряхтел их начальник, мучась над узким сапогом.
Наконец правый сапог налез. Доктор вскочил с лавки и потопал ногой.
Потом он обратился ко мне:
— Какого звания?
— Студент Московского университета.
— Не медицинский ли?
— Математик.
— Жаль, что не моего образования!.. Товарищи, математика — тоже штука. Вот, к примеру, кто из вас скажет, сколько будет А плюс А да минус В. Нукося?
Мужики угрюмо молчали, уставя бороды над винтовочными стволами.
— Теперь ты скажи, — кивнул мне Доктор.
Меня словно осенило вдохновение:
— Пи эр квадрат, — ответил я.
— Видите? — многозначительно поднял брови Доктор. — То— то оно и есть! Вот чем буржуазия нас берет.
Кто-то в темном углу избы, под самыми иконами, сипло перхнул и весело сказал:
— Всё одно… Пи или не пи, а расстреляем.
— Пусть, однако, он нам свою образованность сначала передаст, — сказал Доктор и взялся за другой сапог. — Семерых тукнули, этого и погодить можно. Не протухнет…
Доктор кряхтел над сапогом, мужики молчали, с интересом наблюдая за трудами начальника. Несколько раз подсыпали ему в сапог муки. Говорили: «Ежели на правую ногу едва натянул — на левую нипочем не натянешь. Левая нога у хожалаго человека всегда сурьезнее. С левой ход начинают». Я стоял у двери.
Все-таки Доктор натянул и левый сапог. И, пристукивая им по полу, строго бросил мне:
Отвечай никак не думая: если квадратный корень взять за скобки, сколько будет?
— Аш два о.
— Видали! — вскричал Доктор. — Ведь вот сукин сын — так и режет! Оставляю его при себе для самообразования. Приказы составлять можешь?
— Могу.
— Садись за стол. Клычков, прими зад — дай место. Налей ему молока. Ребята, стаскивайте мне сапоги.