Иосиф, подобен жителям сих стран благополучных, забывает на единую минуту свои несчастия; он становится недвижим от удивления, когда око его озирает с жадностию и хощет объяти все сие великолепное изображение; между тем, душа его возносится ко творцу всея природы. Но среди сих чувствований усматривает он во всех странах языческие храмы: здесь обожают крокодила; по одну сторону ихневмон, враг его, людские моления приемлет; тамо упадают ниц пред лающим животным; в конце ливийския долины древнейшее стоит капище, столица суеверия, из недр коего, как бы из пропастей, касающихся аду, распространяются все злочестивые богослужения, поверхность земли покрывающие. Иосиф оскорбляется тем, что, толикими окруженные сокровищами, люди истинного бога познати не могут и что языческие капища оскверняют сей прекрасный храм природы, где все привлекает ему единому жертву приносити.
Но вид разительный влечет к себе Иосифа. Оставляя Мемфис, зрел он зеленеющую жатву; чем более к Ефиопии приближается, тем паче видит оную желтящуюся до совершенного своего позлащения. Леса плодовитых древес равное представляют ему изображение; мало-помалу цветы уступают место плодам, кои, прияв прежде цвет зеленый, оттениваются постепенно и наконец в живейшем своем блистают виде. Спокоен во своем плавании, наслаждается он зрелищем неизмеримого луга, где пред восхищенным оком росли те дары, кои природа непроницаемо для нас сотворяет; тамо, когда зеленая жатва класится, выходит из плодоносных земных недр и тяжестию желтых класов к земле клонится; древеса, распуская приятную зелень свою, покрываются вдруг цветом и скоро потом обременяются плодами, коих быстрому рощению едва око последовати может; сей есть прямый образ создания света, когда вселенная, исходя из хаоса, явилась в краткое время украшенна своими произведениями, бесконечно различными.
Иосиф удален еще был от Ефиопии, и уже слышим стал рев водных порогов; чем ближе он приходит, тем паче шум усугубляется; целый ряд гор каменных, возносящихся до облак, наподобие амфитеатра, представляется весьма ясно его взору. Как многие соединенные громы, с яростию по верху Алпийских гор громящие, проливают реки воспламененной селитры на дымящиеся камни, когда эхо страшный рев еще продолжает; или как источник океана, с шумом в земных недрах текущий и, устремяся из глубоких своих пропастей, умножающий морские воды и возвышающий оные к небесам, откуда упадают они в отверстую средину сего шара и основание его колеблют, — тако Нил низвергается с высоты гор каменных; пенистые воды, в тончайший прах раздробленные, далеко оный мещут. От сего страшного реву трепещущими крыльями птицы отлетают и лютейшие звери бегут в свои пещеры. Когда Иосиф предается важным мыслям, произведенным сими видами, тогда сокрытый до половины в облаках человек упадает с сими быстрыми водами; в единый миг прелетает он неизмеримое пространство: тако изображаются стопы бессмертных; суевер, видя в первый раз сие зрелище, помыслил бы, что бог сея реки снисходит во Египет. Иосиф, пораженный сожалением и ужасом, чает быти мертва сего несчастного, но вдруг зрит его на плоту привязанна и последующа тихо течению вод Ниловых.
Снимают парусы, и судно, оставляя по себе следы, речному наклонению последует. На некиих местах пристает ко брегу: везде Иосиф вопрошает о земных произращениях и повелевает привозити к себе в Мемфис пятую часть жатвы.
В сей град возвращается он при радостных восклицаниях народа, который был уверен, что сие путешествие произведет общее благополучие. Но в чертогах своих не предается он праздности. По его велению во всем государстве искапывают кладези и при вратах Мемфиса пространное здание для сохранения хлеба воздвигают.[1] Иосиф не созидает, подражая знатным людям, гордую себе гробницу, но труды, посвященные человеческому благополучию, суть знаки его славы. Египет прейдет к другим государям; грек, римлянин, аравитянин подавати ему законы свои будут; но когда сии пирамиды, побеждающие время, не возвестят потомству о гордом прахе, в себе заключенном, тогда воспоминание о Иосифе, благодетеле Египта, жити будет посреди всех сих народов: они почитати станут следы его трудов, и десница благодарности начертает имя его на каждом камне сих преславных остатков. О други художеств! преходите моря зрети сии величества знаки и, если чувствительны сердца ваши, идите также воздохнути среди сих драгоценнейших остатков, воздайте оным дань некиими слезами; довольно есть знаков великолепия и рачения человеческого, и коль мало имеем мы знаков его благодеяния!