Карп. Беги, голубка. Ох, Тася, Тася… впрочем, чему быть, того не миновать. Воедет Навуходоносор в священный храм и осквернит алтари народа господня.
Костромин. Не юродствуйте, Акафистов. Ваш сын тоже…
Карп. Какой сын? Прокопий, что ли? Негодяй из негодяев. Мне неизвестно, какими знаками ты мечен, а он называется эсер… Неблагозвучное созвучие. Но он оттого угнетенных защищать собирается, что сам ни в кулек ни в рогожку. Как он с тобой? Должен ненавидеть. Ты удался, он — нет. Ты — студент, а он — крапивное семя. Да к тому же у баб успеха не имеет. С булочницей Анфисой путается, смех на весь поселок. Нету у вас морали… что говорить!
Костромин. Не время спорить, но ваша мораль основана на эксплуатации человека человеком. Эту мораль мы уничтожим… социализм выпестует новую мораль в людях. Но прощайте, Карп, уезжаю с курьерским.
Карп. Прощай, Аргус. Боюсь таких… Глаза Аргуса, сила неуемная и ум языческий… Ты дашь людям мораль! Погоди на миг, ты Юльку моего без меня не воспитывал?
Костромин. По-моему, старший брат для Юли — образец земного совершенства.
Карп. Ох, дико это и опасно. Юлька у меня восторженный, дурная наследственность, по правде сказать, больной. Ну, прощай, студент, не сердись, в тоске живу, пью, не пьянея… тоже страшно, брат.
Костромин. Вон и Юля… Легок на помине. (Уходит.)
Входит Юля.
Карп. Юля, ты что, ни свет ни заря?
Юля. Я к заутрене пойду, батенька, а потом, как всегда, в буфете буду стоять.
Карп. Сынок, не таись от меня. Ты ведь в храме не бываешь.
Юля. Батенька, вы сами в храме не бываете и не видите. Говорите с чужих слов. Я молюсь.
Карп. Ох, не то, сыночек, ох, не то… Таишься ты, с отцом никогда не поговоришь…
Юля. Нет, батенька… и не гладьте меня, я не махонький уж. А вы завсегда, заливши глаза, дома живете, об чем мне с вами говорить? Да я один без вас и без никого великолепно время провожу. Кому сны снятся, а у меня они бывают прекрасно в мечтах. Только вам скажи, вы сейчас же допытываться… Не люблю я вас, батенька.
Карп. Юля, бросай к черту буфет, поедем в город прямо этим поездом.
Юля. Докторам хотите меня казать, в сумасшедший дом запереть? Нет, батенька, и не думайте, не дамся. Я и плохое смогу над вами сделать. Ступайте по своим делам, а я пойду по своим.
Карп. Юля, по каким?
Юля. Вам же сказано — к заутрене. (Уходит.)
Карп (один). Идиот растет… Вот оно, возмездие. Одно дитя в блуде рождено — негодяй вышел. Другое — в пьянстве — безумным будет. А ведь до меня, окаянного, род Акафистовых был здоровым, чистым. (Слезы в горле). Сын ты мой… деточка. Если бы не болезнь, какой отрок великолепный.
Входит Ландышев, за ним — Юлай с метлой.
С добрым утром, господин начальник станции. К курьерскому поднялись или к заутрене?
Ландышев. Сын ваш изволил поднять с постели и объявить о начале забастовки по всей линии Самара — Златоуст. Впрочем, я и без него знал, что не сегодня-завтра начнется всероссийская железнодорожная забастовка…[90] Вот она и началась. Правительство бездарно, народ озлоблен. Я не знаю, чего добьются забастовщики, но давно пора припугнуть царя и всю его клику.
Юлай. Валентин Анатольевич, мне платформу подметать?
Ландышев. Понятия не имею… Пойди спроси у господина Акафистова, с этой минуты он уже не только старший телеграфист, а председатель какого-то комитета. Я свою власть сложил. (Уходит.)
Карп (хохочет). Интересно! Вот как оно начинается! Ты еще не успел опохмелиться, а тут, бац, всероссийская забастовка. Юлайка, что призадумался? Ставь метлу трубой. Отныне ты забастовщик, важнейшее лицо в государстве. Вопи: «Долой самодержавие!»
Юлай. Неужели правда?
Карп. Бастуй, Юлай, я угощаю.
Юлай. Антропов говорит, шибко пороть будут.
Карп. Пороть… обязательно будут. А ты как думал?
Юлай (сердится). «Думал», «думал»… ничего не думал. Ждали… дождались, а делать нечего.
Входит жандарм, на ходу снимая шашку.
Карп. Слуга престола, ну, что же?.. Селедку в воду, а сам на чердак?
90