Адъютант. Какие фокусы устраивает революция с людьми! Извините за банальность, но, повторяю, я ошеломлен.
Саня. Чего же тут банального?.. Фокусы… Рюмин, вы адъютант командующего?
Адъютант. Представьте себе — да. Артист бросает сцену, герой-любовник делается красным курсантом, большевиком, встречает человека необычайного характера, одухотворенного ума и следует за ним повсюду. Но я, как-никак, свободный художник… пролетарий… А вы… вы, как поют в куплете… «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь»[119].
Саня. Генеральская дочь.
Адъютант. Улавливаю драматическую ноту.
Саня. А вы по-прежнему умеете играть, Рюмин, вы поняли, что генеральская дочь — дочь генерала Селезнева…
Адъютант. Очень понял.
Саня. Мне невыносимо трудно… будет трудно… много говорить. Поэтому мою отрывистость прошу не принимать за способ что-то скрыть.
Адъютант. Мы, актеры, ценим короткие реплики.
Саня. Сейчас шутить не стоит.
Адъютант. Нет, я вам помогаю. Успокойтесь, помолчите.
Саня. Самое ужасное случилось несколько часов тому назад. А с вами мне легко. Только шутить не стоит. Вы поймите. Мой вид красноармейской медсестры — правда. Я пошла на фронт красноармейской медсестрой бесчестно. Я всей душой стремилась к белым. И я это сделала. Перешла к ним. И самое ужасное случилось несколько часов тому назад. Мой отец меня отправил к вам. Я совсем не девица из романов Лидии Чарской…[120] то есть не сентиментальна, но это страшно. Что же должно быть у меня в душе, поймите.
Адъютант. Позвольте закурить.
Саня. И мне… не надо.
Адъютант. Зачем же он вас не оставил у себя?
Саня. Ему необходимо передать письмо бывшему генералу Стрешневу. И оказалось, что я самый подходящий курьер. Сам бог ему послал меня…
Адъютант. Два раза через линию фронта…
Саня. Это не важно. Растоптано девятнадцатое столетие… «Капитанская дочка»… Надо спасать Россию.
Адъютант. А это что такое?
Саня. Афоризмы. Вот письмо. Что с ним делать?
Адъютант. То, что надо.
Саня. Рюмин, мне надо верить… нет, не верить, а жить чем-то. Скажите мне, будто я ваша любимая женщина, будут розы?.. Тургеневские розы[121].
Адъютант. Будут.
Саня. И вы прочтете Тургенева со сцены.
Адъютант. Прочту.
Саня. Да… но куда же мне идти? Впрочем, я найду этого Стрешнева… Я пошла. Самое ужасное позади. (Уходит.)
Адъютант. А вдруг она ведет какую-нибудь двойную игру?.. Нет, я же знаю… Дочь генерала… Это точно. У нее характер твердый, смелый… Лицо измученное, жест усталый. Но недурна, ей-богу, недурна. (Напевает.) «Я помню чудное мгновенье, передо мной явились вы…». И не вы, а ты… Дурак, повеса, актер. (Задумался. Серьезно.) А похвалит ли меня командующий за то, что я поступил именно так? А как тут поступить иначе? Если Стрешнев возьмет письмо и просто скроет, значит, верить ему нельзя.
У палатки разговор. В палатку вваливается человек в черкеске — усатый, шумный и чихающий.
Человек в черкеске. Здорово, артист. (Кричит на высоких нотах и чихает.) О будь ты проклята! (Чихает.) С самой Москвы плююсь носом, как твой верблюд. (Чихает.) Простуда большого города. Сделался совершенно малохольный. Нос мой раздулся, как буряк. Порох вовнутрь надо принимать с водкой.
Адъютант. Откуда такой шик, Никита Ларионович? Черкеска, гозыри, пояс с разговорами!
Человек в черкеске (чихает). Нагадал черт сменять мою шубу на черкеску. Ой и простудился, ой же болею! Порох, говорю, надо принимать с водкой.
Адъютант. Зачем ты шубу-то менял, Никита Ларионович?
Человек в черкеске. Казак я вам или не казак? (Чихает.) На черта мне шуба весной! А в Москве такую погоду завернуло, что у меня живот стучал, как барабан. А я бегаю туда-сюда, туда-сюда и кормлюсь тухлой баландой с гвоздями. Только по долгу службы живой вернулся.
Адъютант. Так что же ты привез?
Входят Фрунзе и Стрешнев.
Человек в черкеске. Честь имею явиться, товарищ командующий. (Его мучает желание чихнуть, и он делает странные гримасы.)
119
120
121