Появляется Чуднов.
Чуднов. Это свой… товарищ Рыбаков. Эй, да как же это ты опростоволосился, Казанок? Он же военный моряк, с Ильичем приехал…
Рыбаков. Мы с шофером около машины возились…
Чуднов. А ты его под арест…
Рыбаков. Более того, у меня маузер, а у него простой бердан. Но часовой есть часовой, к тому же не из пугливых.
Казанок. Свой так свой. Мое дело узнать. Ты не обижайся.
Рыбаков. А я на тебя не обижаюсь.
Казанок. Не обижаешься, а фыркал на меня.
Рыбаков. Как же не фыркать, если ты за грудки хватаешь.
Казанок. Такое дело. За что схватил, за то и держи. Я сейчас часовой, человек казенный. Прощевайте. Я в обход пошел, а вы тут посматривайте… (Уходит.)
Рыбаков. А где Ильич?
Чуднов. На озеро ушел.
Рыбаков. Один?
Чуднов. Не беспокойся, мы кругом охрану выставили. Садись. Сейчас чай поспеет. Только у меня заварка из морковки, чем она воняет — не поймешь. Эх ты, времечко, ничего нет: ни чаю, ни сахару, ни керосину.
Рыбаков. Чего жалуешься? Разве я не знаю?
Чуднов. Рыбаков, в Москве у вас ничего такого не случилось?
Рыбаков. Чего — такого?
Чуднов. Особенного чего-нибудь…
Рыбаков. Не знаю. По-моему, ничего особенного не случилось. А почему ты спрашиваешь?
Чуднов. Так… (Подумав.) Что-то товарищ Ленин приехал задумчивый… Пришли мы с ним сюда — молчит. Я фонарь засветил, он с патронами повозился и бросил. Встал, прошелся, а потом сказал: «Я на озеро пойду, вы меня не ищите. Я сам вас кликну» — и ушел. Я ведь понимаю, когда он задумчивый.
Рыбаков. Не знаю… Он всю дорогу рассказывал нам про деревню, про Россию. Ничего такого, сказать по правде, я никогда не слыхал.
Чуднов. А много ли ты на свете живешь?
Рыбаков. Все-таки двадцать шесть лет. Ты не смейся, отец. Я ведь воевал, от Орла до Кавказа Россию прошел! Отчего же Ильич задумчивый? Ты пойди туда, к озеру, и осторожно намекни ему — чай, мол, готов.
Чуднов. А по-моему, не надо.
Рыбаков. А по-моему, надо. Он забыл — и без чаю останется. Продрогнет. Приехали мы рано.
Чуднов. Нá ложку. Помешай чай, чтобы морковка в нем распространилась, а я, пожалуй, пойду. (Уходит.)
Рыбаков (напевает какую-то песню, потом про себя припоминает стихи). «Русалка на ветвях сидит; там на неведомых дорожках…»[23]. О чем сейчас думает Ильич? Зачем я послал егеря? Не надо было посылать! Конечно, не надо… (Тихо зовет.) Чуднов, Чуднов! А если недаром он всю дорогу рисовал нам Россию. «И на неведомых дорожках следы невиданных зверей. Избушка там…». Чай из морковки — одно недомыслие.
Возвращается Чуднов.
Звал?
Чуднов. Ежели тебе надо, иди зови сам. Я не решился. Я издалека его увидел. Сидит он там на чем-то, на пне ли, на камне ли, — не пойму, облокотился, на тот берег смотрит… Может быть, в эту минуту он планы какие составляет, а мы, дураки, этого не понимаем и тащим его чай пить.
Рыбаков. Хорошо. Давай ждать.
Слышатся паровозные гудки.
Паровоз надрывается.
Чуднов. Проголодался.
Рыбаков. Серьезное положение — не пускают. Послушай, как на озере шелестит, шепчет… Эх, ночка!.. Чуднов, а у вас тут русалок не бывает?
Чуднов. Русалок? Русалки в эту пору по избам дрыхнут.
Рыбаков. Я у тебя про тех русалок спрашиваю, которые на ветвях сидят.
Чуднов. Таких в нашей губернии не водится.
Рыбаков. Жалко.
Чуднов. Чем богаты, тем и рады.
Рыбаков. Я думаю, Тихон Иванович, сколько начудили мы всякого за революцию, а звезды как были, так и есть. Непостижимое дело — вечность.
Чуднов (от порога шалаша). А я думаю, Лександра, жениться тебе пора.
Рыбаков. Наверно, пора…..
Чуднов. То русалок просишь, то на небо глядишь… Приезжай после пасхи, мы тебе русалочку просватаем.
Рыбаков. У меня своя есть.
Чуднов. Есть, а ходишь без покоя.
Рыбаков. Любовь у меня получилась, Тихон Иванович.
Чуднов. Сочувствую. Такой геройский матрос, и попался, значит. Ты смотри, знаю я этих московских! С ними так, абы как — не сладишь!