Входит Мария Ильинична.
Мария Ильинична. К тебе, Владимир Ильич, приезжали товарищи из ЦК… Но мы решили ваше свидание отложить на три дня.
Ленин (хмурясь). Кто — вы?
Мария Ильинична. Я и Надя. Чем ты расстроен?..
Ленин. От жизни парками не отгородишься… Даже если ты большой вельможа.
Мария Ильинична. Кто вельможа, ты? Смешно.
Ленин. Гуляю, бездельничаю. Мне хорошо известно, что я болен, что болезнь моя опасна. И мне это обиднее, чем всем моим друзьям. Потому что мечталось увидеть, как пойдет Россия к социализму, как совершим мы этот новый поворот… как забурлит Восток… Многое еще мечталось. И мне, как всякому человеку, обидно… И ты не обижайся, что сержусь. Никто не виноват… Мне только очень хочется, чтоб меня от жизни не отгораживали.
Мария Ильинична. Милый мой друг, драгоценный мой, это бесконечно радостно, что ты так говоришь.
Ленин. Я вот хочу напомнить тебе что-то… Можно?
Мария Ильинична. Конечно, можно, Володя.
Ленин. Ты, наверное, не забыла, как восхитительно мы с тобой сделали ту поездку на завод, где плавят сталь не хуже рурской. Проня там был, этакий лукавый малый… Инженер… Очень правдивый, честный. И Дятлов. Не забыла?
Мария Ильинична. Конечно, не забыла.
Ленин. Восхитительная поездка. И как бы я хотел… сейчас… боюсь сказать.
Мария Ильинична. Володя, я знаю, о чем ты думаешь… И я иду на преступление для тебя.
Ленин. На преступление не надо… и еще для меня…
Мария Ильинична. Они консилиумом решили, что через неделю тебе можно приступить к занятиям. Тайно от тебя решили.
Ленин. Как — через неделю?.. Сегодня же!
Мария Ильинична. Володя, тише.
Ленин. Я же шепотом… Сегодня же… Что поделаешь? Неисправимый человек. Ты представить себе не можешь, как я сейчас счастлив!
Занавес
Действие третье
Во дворе гвоздилинского дома. Перед вечером летнего дня. Дятлов на скамейке у клумбы читает книгу. Входит Гвоздилин.
Гвоздилин. Маркса читаешь?
Дятлов. Нет… Чехова.
Гвоздилин. Тоже нестоящий писатель.
Дятлов. Почему это?
Гвоздилин. Плохо ему жилось. Хотел увидеть небо в алмазах. Дожили, кажется, а небо — вон оно, алмазов на нем не видно.
Дятлов. Ишь ты, заговорил. А то сидел, поджавши хвост.
Гвоздилин. Ты ведь сам заявил мне, что я настоящий классовый враг. Что ж мне перед тобой — в редиску превращаться? Прощай, Дятлов, уезжаю.
Появляется Абдула.
Дятлов. Не в Америку ли?
Гвоздилин. Я не прочь бы. Капиталу не хватит. В Одинцове[46] хочу поселиться, на дачном режиме.
Дятлов. Умный человек, а хитришь. Врешь что-то, видно. И Абдула о чем-то беспокоится. Тоже видно. Бегает он за тобой.
Гвоздилин. А я у него некоторую сумму деньжонок занял, беспокоится, исчезну еще, чего доброго, с его капиталом.
Дятлов. Обмельчал. Что-то с Абдулой в кошки-мышки играешь.
Гвоздилин. В нэпачи иду. Собачьими консервами торговать думаю. Прибыльная коммерция. Нет, Федор, ломаной копейки я вам в нэп не вложу. Страшные вы люди, когда вас по-настоящему поймешь. Что выдумали, а?! Чтобы капиталисты помогли вам, социалистам. Такого коварства даже римляне не знали. И помогают — вот ведь что невероятно. Я думаю, что это происходит потому, что наш класс — алчный. Я свои капиталы… если бы таковые у меня имелись… лучше в трубу пустил бы — с девчонками в Марьиной[47] все пропил бы, а вам в обороты не дал бы. Нет.
Дятлов. Так ты нас ненавидишь?
Гвоздилин. Ненавидеть — что! Я не раз замечал, например, что у дураков ненависть более развита, чем у людей умных. Браться за вас надо с большим умом и терпением. Весь фокус должен состоять в том, чтобы вы нас возлюбили.
Дятлов. Вот нэп пришел, а мы что-то не очень вас возлюбили.