Меллинген (решительно и жестко). Я не намерен взрывать земной шар. Насколько я понял мысли Ферми и Лео Сцилларда, до этого дело не дойдет. Но смотрите сами. Получается так, что я заведую адом. Мне неприятно. В конце концов, вы пришли ко мне. Я отвечаю вам: без подписи Альберта Эйнштейна ничего не выйдет. Рузвельт обязательно спросит, что думает Эйнштейн? И если я ему скажу, что мистер Эйнштейн боится за судьбу земного шара, то Рузвельт вряд ли захочет продолжать этот разговор. Мистер Эйнштейн, вы меня ставите в ложное положение. Я отнюдь не кровожадное чудовище, а человек обыкновенный и, к сожалению, довольно мягкий.
Эйнштейн. Да-да… И я человек и тоже, к сожалению, довольно незащищенный. На меня можно повлиять. Положим, я подпишусь под этим письмом. Но не кажется ли вам странным само созвучие — Эйнштейн и бомба?
Притчард. Убийственный вопрос. Действительно, мы сходим с ума.
Гордон. Леонардо да Винчи, написавший «Тайную вечерю»[64], рассчитывал пробойную силу своих осадных машин.
Эйнштейн. Я знаю.
Притчард. Но Альберт Эйнштейн не должен подписывать это письмо. Мы заставляем его как бы освятить своим именем самое страшное из орудий уничтожения.
Гордон. Ты хуже, чем хамелеон. Тот приспосабливается. А ты что делаешь? В таких делах не щеголяют тонкостями наших настроений. И в неповторимых исторических условиях отходит на задний план обычная этика. Есть беспощадная логика вещей. Либо мы сделаем эту бомбу, либо — немцы. Все прочее — набор более или менее красивых слов.
Эйнштейн. Увы, увы, я не умею так ясно мыслить в неповторимых исторических условиях, как это делает наш молодой друг Гарри Гордон.
Притчард. Все горе в том, что вы оказались сейчас в Америке. Правительство Соединенных Штатов все равно обратится к вам.
Меллинген. Почему же это — горе? Ант, я тебя совсем не понимаю. Вчера ты говорил, что это — счастье. И я согласен. Теперь ты говоришь, что это — горе… Таких противоречий я не понимаю.
Гордон. И никто не поймет.
Притчард. Мы все ничего не знаем. Таков этот мир.
Гордон. Опять красивые слова. Это говорил Сократ[65] за миллионы дней до нашего времени. Какого черта! Теперь историю ломают за одни сутки. Пора бы что-то знать.
Эйнштейн. Знать надо, это верно. Но знаем ли мы, что случится завтра с нашим новым оружием? Эту штуку в три дня не сконструируешь. А вдруг мы ее создадим уже после того, как фашизм будет побежден? Зачем тогда она?
Меллинген. Мистер Эйнштейн, можете мне поверить, что эта бомба будет уничтожена в тот самый день, когда мы разгромим фашистов. Франклин Рузвельт не тот президент, и Америка не та страна… Даже тень мысли не должна прийти вам в голову, что наш народ использует это новое оружие в каких-то низменных целях.
Эйнштейн. Народ… о да.
Меллинген. Я понимаю ваши сомнения. Вы дальновидны. И все же мне очень горько. Неужели вы можете допустить сомнение относительно чести и совести нашего президента? Вы пишете Франклину Рузвельту?
Эйнштейн молча подписывает документ, молча прощается со всеми и удаляется.
Эпизод пятый
Берег океана.
Притчард, Гордон, Фей, Анхилита.
Притчард и Гордон (отплясывают танец диких, поют).
Гордон. Не так надо петь, Антуан. Надо петь, как наш Армстронг[66] поет… по-негритянски… с хрипом.
Притчард (он пьянее Гордона). Я не могу быть негром. Я могу быть белым. Белому весело, черт подери всех.
Фей. Антуан, дорогой мой, я ни за что бы не подумала, что вы способны так…
Притчард. Как?
Фей. Веселиться.
Притчард (сентиментально). Но вы не знаете, почему физики сошли с ума… Девочки мои… бэби… как умеем говорить одни мы — настоящие американцы… Бэби, мы веселимся потому, что мы ликуем.
Фей. Аргумент не так уж убедителен… даже для бэби.
Притчард. Но что я вам могу сказать? Ничего не могу. Я должен ликовать с замкнутыми устами. (Гордону.) Давай, как Луис Армстронг.
65
Сократ (ок. 469–399 гг. до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, учение которого знаменует поворот от материалистического натурализма к идеализму.
66
Армстронг, Луи, Даниел (р. 1900–1971) — знаменитый американский трубач, композитор и джазовый певец.