Аллочка (ходит. Взволнованно и отрывисто). Вдохновение?.. Это, конечно, здорово. Когда я была деткой… не то в шестом, не то в пятом даже… я стих читала на уроке. Никогда не забуду. Стих очень трудный. «Мцыри» Лермонтова… читала целую страницу. Знаешь, что было? Весь класс затих, даже самые вредные девчонки и те… Глаза у девчонок округлились… А у меня в груди кипело счастье, клянусь тебе. Я ведь другая.
Николай (сидит, положивши голову на ладони. Говорит как бы про себя, странно, точно Аллочки нет). Вот видишь… у тебя от стихов, а у меня сама жизнь. Меня, как говорится, покорило. Тебе признаюсь: хочу походить на такого малого, как ихний бригадир, в Ленинграде, Мишка… Ромашов. Ох, малый… На вид, конечно, ничего особенного… но по глазам, по манерам — такое чувство получается, что жить хочется рядом с таким малым.
Аллочка. Ты не должен ни на кого походить. И вообще человек не должен походить. Он должен сам развиваться.
Николай. Люди живут сами, но непременно на кого-нибудь походят… Вот ты. Думаешь, ни на кого не походишь? Разве я не встречал таких людей, как ты? Сколько угодно.
Аллочка (певуче и печально). У меня, мой миленький, душа совсем больная. Тут дело не в том, что я святой малюткой полюбила негодяя… Ты об этом знаешь. Не знаю, в чем тут дело.
Николай. Понимаю. Что-то сломалось в главном механизме.
Аллочка. Вот-вот-вот. У меня такое впечатление, что я каким-то серым зрением смотрю на серый мир. Как будто ты на свете жил тысячу лет и все узнал… (С силой.) Но все прошло, не будем вспоминать… совсем пройдет. Ты продолжай.
Николай. О чем я много думал в Ленинграде… У них там, в этой бригаде, стираются грани между администрацией и рабочими. Коммунизм — это, оказывается, дело ответственное. Не то что нынче — Ванька, Гришка вкалывают, а начальнички стараются очки втирать друг другу.
Аллочка (смеется). Ты трогательный человек. Грани у него стираются. Это ведь смотря какая администрация. У тебя сразу масштабы, принципы, а ты иди по жизни. Если, например, в нашем магазине сотрутся грани между администрацией и работниками, то от магазина завтра же ничего не останется.
Николай (осторожно, пристально). Аллочка, как ты там ведешь себя в этом магазине?
Аллочка. Веду себя, как все. Иначе — выбросят.
Николай. А ты уйди. Я не марксист, мальчишка в этом отношении, но считаю, что остатки частного капитализма кроются именно за прилавками.
Аллочка (легко). И правильно считаешь. Мы — торгаши… советские… И патриоты, и все прочее, но торгаши.
Николай. А ты уйди.
Аллочка. Не торопи. Дай мне протереть глаза.
Николай (встает. Идет к Аллочке. Мечтательно и страстно). Аллочка, протри глаза, принеси мне это великое счастье… Мне кажется, что каждый человек должен стремиться принести кому-то счастье. Если бы люди умели приносить друг другу счастье, то мир был бы иным. Аллочка…
Она отходит от него.
Аллочка…
Она уходит.
Аллочка!
Она скрывается.
Николай. А вот и вся моя мечта испарилась, как утренний туман на лугу. Никакой Аллочки не было и нет. (Смотрит на часы.) Все сроки прошли. Она не придет. (Встряхнулся.) Все-таки я фантазер. Неужели часовая стрелка может высекать слезы из человека? А я считал, что у меня характер в этом отношении железный. «Только ветер свистит в проводах, тускло звезды мерцают»[16]… как это поется. Степь кругом. Скоро осень, пойдет дождь. А считал, что у меня характер железный.
Смеркается. Входит Родин. Сел на ту же скамью.
(Про себя.) Один ветер…
Родин (недоволен и удивлен). Ты, Николай?
Николай. Я ухожу.
Родин. Почему сидишь один?
Николай. Она не пришла.
Родин. А назначала?
Николай. Назначала.
Родин. Сказал бы… да — дочь.
Николай. Говорить надо не о ней.
Родин. О ком же?
Николай. О Серафиме.
Родин (изумлен. После паузы, Николаю, с деланным безразличием). Ты думаешь?
Николай. Она вам родственница… дальнейшая.
Родин. Как, как? Смешно. Так что же?
16
«Только ветер свистит в проводах…» — строки из песни «Темная ночь»; музыка Н. Богословского, стихи В. Агапова.