Мистер Тенч думал: баллон эфира, ведь чуть не забыл. Нижняя челюсть у него отвисла, и он стал хмуро считать бутылки «Cerveza Moctezuma» {3}. Сто сорок ящиков. Двенадцать на сто сорок. Во рту у мистера Тенча скопилась густая мокрота. Двенадцать на четыре — сорок восемь. Он сказал вслух по-английски:
— Ишь ты, недурненькая! — Тысяча двести, тысяча шестьсот восемьдесят. Он сплюнул, с вялым любопытством разглядывая девушку, которая стояла на носу «Генерала Обрегона» — стройная, тоненькая фигурка, обычно они такие толстухи, глаза, конечно, карие, а во рту уж обязательно поблескивает золотой зуб, но свеженькая, молодая… Тысяча шестьсот восемьдесят бутылок по одному песо бутылка.
Кто-то спросил его по-английски:
— Что вы сказали?
Мистер Тенч всем корпусом повернулся на голос.
— Вы англичанин? — удивленно проговорил он, но при виде широкоскулого, исхудалого лица, как бы обуглившегося от трехдневной бороды, изменил форму вопроса: — Вы говорите по-английски?
Да, ответил человек, он говорит по-английски. Весь сжавшись, он стоял в тени — маленький, в темном, поношенном городском костюме, с небольшим портфелем в руке. Под мышкой у него торчал какой-то роман; на обложке виднелись детали грубо намалеванной любовной сцены. Он сказал:
— Простите. Мне показалось, вы заговорили со мной. — Глаза у этого человека были немного навыкате, и в нем чувствовалась какая-то неуверенная приподнятость, будто он только что отпраздновал свой день рождения… в одиночестве.
Мистер Тенч отхаркнул мокроту.
— А что я говорил? — Он решительно ничего не помнил.
— Вы сказали: «Ишь ты, недурненькая».
— Разве? К чему это я? — Он уставился в безжалостное небо. Стервятник висел там, точно наблюдатель. — К чему? А, наверно, вон про ту девицу. Здесь хорошеньких не часто увидишь. На которую стоит посмотреть — одна-две за год.
— Она еще совсем юная.
— Да я без всяких намерений, — устало проговорил мистер Тенч. — За смотр денег не платят. Я уже пятнадцать лет живу один.
— Здесь?
— В здешних местах.
Они замолчали. Время шло, тень от таможни протянулась на несколько дюймов ближе к реке; стервятник чуть передвинулся в небе, точно черная часовая стрелка.
— Вы на нем приехали? — спросил мистер Тенч.
— Нет.
— Уезжаете на нем?
Маленькому человеку, видимо, хотелось уклониться от разговора на эту тему, но потом, точно объяснение все-таки было необходимо, сказал:
— Просто так, смотрю. Наверно, скоро отойдет?
— В Веракрус {4}, — сказал мистер Тенч. — Через несколько часов.
— Прямым курсом, без захода?
— Куда ему заходить? — Мистер Тенч спросил: — Как вы сюда попали?
Незнакомец ответил неопределенно:
— На лодке.
— У вас здесь плантация?
— Нет.
— Приятно послушать английскую речь, — сказал мистер Тенч. — Вы где научились, в Америке?
Незнакомец подтвердил это. Он был не очень словоохотлив.
— Эх, я бы все отдал, — сказал мистер Тенч, — чтобы очутиться сейчас там. — И проговорил тихо, опасливо: — У вас случайно не найдется в вашем портфельчике чего-нибудь выпить? Те, что приезжают оттуда… я знал двоих-троих… Немножко, в лечебных целях.
— У меня только лекарства, — сказал незнакомец.
— Вы врач?
Воспаленные глаза искоса, с хитрецой посмотрели на мистера Тенча.
— С вашей точки зрения, пожалуй… самозваный.
— Патентованные средства? Что ж! Сам живи и другим не мешай, — сказал мистер Тенч.
— А вы уезжаете?
— Нет, я пришел сюда за… за… да неважно за чем. — Он приложил руку к животу и сказал: — У вас ничего нет от… а, дьявол! Сам не знаю от чего. Все эта проклятая страна. От нее вы меня не вылечите. Никто не вылечит.
— Вам хочется домой?
— Домой? — сказал мистер Тенч. — Мой дом здесь. Знаете, как котируется песо в Мехико? Четыре на доллар. Четыре. О господи! Ora pro nobis [2].
— Вы католик?
— Нет, нет. Просто к слову пришлось. Я ни во что такое не верю. — И добавил ни с того ни с сего: — И вообще слишком жарко.
— Пойду поищу, где можно посидеть.
— Пойдемте ко мне, — сказал мистер Тенч. — У меня есть запасной гамак. Пароход долго здесь простоит — если вам хочется посмотреть, как он отходит.
Незнакомец сказал:
— Я должен был встретиться здесь с одним человеком. Его зовут Лопес.