— Сердечный приступ.
— Ох, — сказала она, — бедный старик.
— Вызовите «скорую помощь», — сказал я девушке.
Стайнер открыл глаза. Над ним склонились три лица, но он смотрел только на одно, слегка покачал головой и улыбнулся.
— Что же произошло, Анна? — спросил он.
Через несколько минут подъехала «скорая помощь», и мы вышли из магазина вслед за носилками.
В машине Анна-Луиза сказала:
— Он заговорил со мной. Он знал мое имя.
— Он сказал Анна, а не Анна-Луиза. Он знал имя твоей матери.
Она промолчала, но поняла не хуже меня, что это значило. За обедом она спросила:
— Как его зовут?
— Девушка назвала его Стайнер.
— Я не знала его имени. Мать просто называла его «он». — В конце обеда она сказала: — Ты не съездишь в больницу, посмотреть, как он там? Мне нельзя. Для него это было бы новым потрясением.
Я нашел его в больнице над Веве, где каждого пациента или взволнованного посетителя встречает объявление, адресующее его в Centre funéraire [57]. Выше, на горе, автомобильная дорога неумолимо наигрывает бетонную симфонию. Его поместили в одну палату с бородатым стариком, который лежал на спине с широко открытыми глазами, уставясь в потолок, — я принял бы его за мертвеца, если бы он иногда не моргал, не отрывая глаз от белого штукатурного неба.
— Как это любезно, что вы зашли справиться обо мне, — сказал Стайнер, — но вам не стоило беспокоиться. Меня завтра выпишут с условием, чтобы я не переутомлялся.
— В отпуск?
— Нет необходимости. Мне ведь не приходится таскать тяжести. Телевизорами занимается девушка.
— Приступ вызвала вовсе не тяжесть, — сказал я.
Я посмотрел на старика, его соседа. С тех пор как я вошел, он не шевельнулся.
— Не обращайте внимания, — сказал Стайнер. — Он не разговаривает и не слышит, когда к нему обращаются. Я спрашиваю себя, о чем он думает. Может быть, о долгом путешествии, которое ему предстоит.
— В магазине я испугался, что и вы пустились в это путешествие.
— Мне не так повезло.
У него явно не было желания бороться со смертью.
— Она очень похожа на свою мать, когда та была в ее возрасте, — сказал он.
— Это и вызвало приступ?
— Сперва я решил, что мне кажется. После ее смерти я много лет вглядывался в женские лица, отыскивая сходство, потом перестал. Но сегодня утром вы произнесли его имя. Наверно, он еще жив. Я, конечно, узнал бы из газет, если бы он умер. В Швейцарии каждый миллионер удостаивается некролога. Вы должны его знать, раз женились на его дочери.
— Я видел его всего два раза, но и этого достаточно.
— Вы ему не друг?
— Нет.
— Он жестокий человек. Он никогда и в глаза меня не видел, но погубил меня. И все равно что убил ее, хотя она ни в чем не была виновата. Я ее любил, но она меня не любила. Ему нечего было бояться. Это никогда бы не повторилось. — Он бросил взгляд на старика, но тут же успокоился. — Она любила музыку, — сказал он. — Особенно Моцарта. Дома у меня есть пластинка с «Юпитером». Я хотел бы ее подарить вашей жене. Вы можете ей сказать, что я нашел ее на складе.
— У нас нет проигрывателя — только магнитофон.
— Пластинка была записана еще в докассетные дни, — сказал он таким тоном, каким говорят о доавтомобильной эре.
Я его спросил:
— Что вы имели в виду, когда сказали: это никогда бы не повторилось?
— В этом я виноват… и Моцарт… и ее одиночество. Она не повинна в своем одиночестве. — Он произнес это даже с гневом (возможно, подумал я, если бы дать ему время, он научился бы и бороться). — Может, он и сам знает теперь, что такое одиночество.
— Значит, вы были ее любовником, — сказал я. — Я думал, судя по словам Анны-Луизы, что до этого так и не дошло.
— Мы не были любовниками, — сказал он, — вы не должны так говорить… не во множественном числе. Она позвонила мне на другой же день, пока муж был в конторе. Мы оба согласились, что это для нее неправильно… я хочу сказать — неприлично, запутаться во лжи. Тут для нее нет будущего. Как оказалось, для нее и так не было будущего.
— Жена сказала, что ее мать просто заставила себя умереть.
— Да. Моя воля была недостаточно сильна. Странно, не правда ли? Она меня не любила, а все же нашла в себе силы умереть. Я ее любил, а у меня не хватило сил умереть. Я смог пойти на похороны: ведь он не знал меня в лицо.
— Значит, там был еще кто-то, кто ее оплакивал… помимо Анны-Луизы и слуг.
— Что вы этим хотите сказать? Он плакал. Я видел, как он плакал.