Для многих предание суду и привлечение на скамью подсудимых бывает в житейском отношении равносильно осуждению, да и, наконец, душевные волнения, стыд и опасение, сопряженные с необходимостью являться в роли подсудимого при гласном разборе дела, очень часто не проходят бесследно для оправданного и оставляют глубокие и болезненные борозды в его душе, не говоря уже о физическом здоровье, иногда помимо всего остального подтачиваемом предварительным до суда лишением свободы. Будущий автор «Русских народных картинок» отлично сознавал все это, и его руководящая деятельность по обвинительной камере, его строгое, а подчас даже придирчивое отношение к оценке улик и доказательств по делам, где иногда приходилось предполагать возможность шантажа или корыстного преувеличения обвинения потерпевшими, служили здоровым противовесом тому, что Гете называет в «Фаусте»: Die richtende gefiihllose Menschheit» [8].
2 июля 1870 г. Ровинский был назначен сенатором уголовного кассационного департамента. В этом звании он пробыл четверть века. Неизменно трудолюбивый, он до самых последних дней своих не уклонялся от всей мелкой, кропотливой и подчас безжизненной в своем отвлечении от «существа дела» кассационной работы, требующей и от престарелого судьи не только разрешения вопроса, но и скучной механической работы. Человек долга, он выполнял его свято, отрываясь, вероятно, не без сожаления, от своих научных и художественных занятий, от созерцания, изучения и толкования произведений великих мастеров или проявлений народного творчества, чтобы приняться за исследования — какие формы и обряды нарушены при производстве дела о мещанине М., обругавшем «публичными словами» крестьянку Н.; или правильно ли применен карательный закон к нарушению статей какого-нибудь специального — акцизного или таможенного — устава. Служебный долг требовал этого перехода от «широких горизонтов» и возвышающих душу проявлений человеческого гения к мелкой луже с житейскою тиною, грязью и корыстью — и _он выполнял его свято. Он высоко ставил значение Сената в правовой жизни народа. Созданный мощною рукою Петра Великого, Сенат быстро приобрел высокое значение в народном представлении, являясь в глазах народа хотя и отдаленным, но зато недоступным местным дрязгам, влияниям и давлениям учреждением. «Правительствующему Сенату, — говорит закон (т. I, ч. II, ст. 2), — принадлежит высший надзор в порядке управления. Поэтому он, как хранитель законов, печется о повсеместном наблюдении правосудия, — надзирает за собиранием податей и расходами штатными, печется о средствах к облегчению народных нужд, к охранению общего спокойствия и тишины и к прекращению всяких противозаконных действий во всех подчиненных ему местах». История Сената показывает, что он не раз выполнял эту свою задачу и коллегиально, и в лице своих членов, производивших сенаторские ревизии, всегда оставлявшие сильное и благотворное впечатление в тех местностях, население которых, вследствие частых злоупотреблений или общих беспорядков в управлении, «алкало и жаждало правды»… Поэтому «дойти до Сената» часто представлялось панацеею от всех зол, — поэтому народ слагал иногда совершенно неправдоподобные легенды о характере деятельности «сенаторов» и твердо верил в то, что закон называет «беспристрастным и нелицемерным Сената правосудием». Как бы кропотлива и мелка в отдельности ни была кассационная работа сенаторов — в общем ею поддерживается, в сфере судебной, историческая связь Сената с населением, среди которого каждый знает, что в своих личных обидах и убытках он, не удовлетворяясь местным судом, может, в конце концов, обратиться в высшее, далекое судилище, в беспристрастии которого нельзя — именно ввиду этого отдаления и высоты его — сомневаться.
Поэтому, когда в 1871 и 1883 годах возбуждался вопрос об освобождении сенаторов от массы мелких дел, между прочим, путем передачи их в судебные палаты, Ровинский горячо возражал против этого. «Нельзя забывать, — писал он, — что при громадности нашего государства каждое центральное учреждение, если только в нем будет сосредоточен действительный и добросовестный надзор за какою-либо частью, должно готовиться к сложной и тяжелой работе. Но необходимо ли сосредоточивать в таком государстве действительный надзор за судебною частью в одном центральном Верховном суде и тем оградить правосудие одним из самых существенных обеспечений его — наблюдением за точным и единообразным исполнением закона во всем государстве — вопрос этот есть вопрос первой государственной важности: он был уже обсужден в свое время Государственным советом и разрешен в смысле положительном. От этого решения отступать невозможно».
Труд, который нес Ровинский в Сенате, был очень большой. Достаточно сказать, что им лично рассмотрено, доложено и изложено, в форме решений и подробных, мотивированных резолюций, всего 7 825 дел. Всякий, кому знакома кассационная работа и кто ведает, сколько иногда усидчивого труда по делу и времени надо посвятить на то, чтобы, не жалея глаз на разбор небрежных и неразборчивых почерков, проверить и оценить тот или другой кассационный повод — поймет, что значит эта почтенная цифра, — особливо, если он припомнит, что работу эту совершал в последние годы человек с надорванными силами, достигший 70 лет и давно уже имевший заслуженное право на полный отдых… В разрешении дел Ровинский постоянно оставался верен себе. Возможная теплота и человеколюбие в существе решения, возможная краткость в способе его изложения были его руководящими правилами. Мотивированные резолюции, им писанные, носили шутливое название «коротышек», но в направлении, которое давалось этими «коротышками» делу, слышалась чуткая вдумчивость сердечного человека, насколько ей позволяли проявиться узкие рамки кассационного производства. Дело для Ровинского никогда не представлялось одною цветною обложкою, заключавшею в себе материал для отвлеченного от живого содержания суждения о существенности указываемых нарушений и соответствии этих указаний тому или другому номеру решений уголовного кассационного департамента. Живой человек, со своими страданиями и падениями, жалкий, хотя и преступный человек, глядел на Ровинского из-за цветной обложки. Это часто тревожило и смущало его «кассационную безучастность» и заставляло его вспоминать, что qui n’est que juste — est cruel…[9] «Плохой кассатор, — говорили про него жрецы отвлеченного правосудия, — все смотрит в существо…» «Ровинский!» — многозначительно отвечали знавшие его близко — и в этом имени заключалось и оправдание, и объяснение взглядов «плохого кассатора». Было бы, однако, ошибочно думать, что он был поклонником той жестокой чувствительности, благодаря которой у нас нередко совершенно исчезают из виду обвиняемый и дурное дело, им содеянное, а на скамье подсудимых сидят отвлеченные виновные, не подлежащие каре закона и называемые обыкновенно средою, порядком вещей, темпераментом, страстью и т. п., так что под влиянием увлечения чувствительностью по отношению к виновному является своеобразная жестокость к пострадавшему, причем у последнего к нравственному и материальному ущербу, причиненному преступлением, присоединяется еще и обидное сознание, что это ничего не значит, что за это никакого судебного порицания не следует и что закон, грозящий злому и корыстному, есть мертвая буква, лишенная практического значения… Напротив, корыстные и обдуманно злые кровавые преступления находили в Ровинском строгого судью. Стараясь по возможности вносить снисхождение в разбор дел о преступлениях, вызванных невежеством или тяжкими условиями материального быта, ограждая, по мере сил, свободу внутреннего мира человека, в нравственном и религиозном отношении, покуда он не заявляет себя вредом или пагубным соблазном для других, — Ровинский бывал даже суров по делам о жестоком обращении, преимущественно с детьми, по делам о злостных банкротствах и т. п. Нужны были очень веские, неотразимые кассационные поводы, чтобы подвинуть его на отмену обвинительного приговора по таким делам. Так, в написанных им кассационных решениях по делам Нинбургов (1885 г.) Звенигородского (1871 г.) вопрос о злостной несостоятельности и о пособничестве к ней — одном из вреднейших явлений нашего торгового быта — разработан самым обстоятельным образом и так, «дабы на то глядючи и другим впредь то неповадно было делать…» Высоко ставя звание мирового судьи, Ровинский всегда ратовал против раздвоения личности судьи — на частного человека, который может быть молчаливым свидетелем беззаконий, совершаемых на его глазах, и на судью, остающегося таким только в свои присутственные часы и у себя в камере. Когда среди общего шума и насмешек по адресу местного мирового судьи до Сената докатилось в 1871 году громкое дело шансонетных певиц Бланш-Гандон и Филиппо, против которых судьею, посетившим театр «Буфф», было возбуждено преследование по 43 статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, за бесстыдные во время представления телодвижения и непристойный костюм или, вернее, отсутствие его, Ровинский принял доклад дела на себя и настоял на том, что мировой судья действовал вполне согласно со своей нравственною и общественною задачею, приступив к исполнению судейских обязанностей ввиду зрелища, «в котором мужчина и женщина низводятся на степень животных, публично проявляющих грубый инстинкт половых стремлений».