Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек.
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит — хоть околей —
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор —
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг… Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Она запела в своей беседке!
Воздух цветами заблагоухал…
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!
Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я — как шальной — по цветам, по лугам!
И — кубарем — прямо к ее ногам.
Она смеется: «Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен… А все-таки мил!»
И ножкой, ножкой — ну, что за натура! —
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он — в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко —
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный…
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
«Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur»[6].
Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей —
Ох, как бедняге придется худо!
А впрочем, есть у ней некий бальзам…
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу…
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда… тогда… О, знайте, боги! —
Я сам помочь себе смогу!
НА ОЗЕРЕ
И жизнь, и бодрость, и покой
Дыханьем вольным пью.
Природа, сладко быть с тобой,
Упасть на грудь твою!
Колышась плавно, в лад веслу,
Несет ладью вода.
Ушла в заоблачную мглу
Зубчатых скал гряда.
*
Взор мой, взор! Иль видишь снова
Золотые сны былого?
Сердце, сбрось былого власть,
Вновь приходит жизнь и страсть.
*
Пьет туман рассветный
Островерхие дали.
Зыбью огнецветной
Волны вдруг засверкали.
Ветер налетевший
Будит зеркало вод,
И, почти созревший,
К влаге клонится плод.
ЗОЛОТОМУ СЕРДЕЧКУ, КОТОРОЕ ОН НОСИЛ НА ГРУДИ
Отзвеневших радостей залогом
На груди моей ты будешь вечно.
Нить прочней ли, нежель связь двух душ пред богом?
Сердечко, ты ль одно не бессердечно?
вернуться
6
А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу! Отвесь поклон, как подобает благовоспитанному кавалеру