Последний блеск луча, последний вздох зефира
Так оживляют дня уход,
Как мне еще звучит близ эшафота лира.
Быть может, скоро мой черед.
Быть может, не пройдет, не знающая лени,
Привычный стрелка часовой
По циферблату путь, последнего деленья
Коснувшись звонкою стопой,
Как тяжкий, смертный сон мне плотно веки склеит.
10 И прозвучать в моих стихах
Строка, что начал я, быть может, не успеет,
Как здесь, где в камни въелся страх,
Вербовщик призраков, посланник черный ада,
Безликой стражей окружен,
Мне бросит гулкий зов, и дрогнет стен громада,
Где я в толпе мужей и жен
Брожу один, стихи острей клинка готовя, —
Им не спасти того, кто прав, —
И смолкнет на устах мой ямб на полуслове,
20 И, руки спешно мне связав,
Прочь повлекут меня через толпу в печали
Немых соузников моих,
Которые меня при встрече привечали,
Но знать не знают в страшный миг.
Ну, что ж, я жизнью сыт. Где мужества и чести
Один хотя бы образец,
Величье стойкости и прямота без лести —
Отрада праведных сердец, —
Где над преступными недолгий суд Фемиды,
Где состраданья взятый груз
30 Где память о добре, забвение обиды,
Где сладость дружественных уз
В юдоли сей земной? О ней грустим напрасно.
Ведь подлый страх — вот бог людей.
Притворство — их удел. О, как мы все безгласны!
Все до единого... Скорей
Пусть смерть придет и даст от всех скорбей укрытье!
Что ж, значит, сломлен, я умру,
Мучений не снеся? О, нет, обязан жить я!
40 И жизнь моя нужна добру.
Безвинно ввергнутый в кромешный мрак темницы,
В оковах, смерти обречен,
Достоинство храня, с молчаньем не смирится
И головы не склонит он.
Коль решено судьбой, что сталь не заблистает
В моей руке, врагов разя,
В душе разлитый яд мое перо впитает.
Мне безоружным быть нельзя.
Закон и Правда, к вам взываю, коль ни словом,
50 Ни мыслию вовек у вас
Не пробуждал грозы я на челе суровом
И коль теперь победный глас,
Коль смех бессовестный злодеев гнусных или
Чудовищный их фимиам
Вам сердце раною глубокой уязвили,
Меня спасите, и воздам
За все как мститель ваш, вершитель казней правых!
Еще не пуст колчан, чтоб пасть,
Не растоптав в грязи мучителей кровавых,
60 Марающих законы всласть,
Червей, едящих труп истерзанной отчизны,
Поруганной! О, вы одни,
Перо и ненависть в моей остались жизни!
Вы продлеваете мне дни.
Как факел гаснущий, напитанный смолою,
Вновь разгорается сильней,
Так мукою живу. И если вы со мною,
Подъемлется в душе моей
Надежды вал. Без вас взяла б меня могила:
70 Уныния незримый яд,
Убийцы и лжеца восславленая сила,
Потупленный сограждан взгляд,
Погибель всякого, кто совести послушен,
Гнет беззаконья и стыда —
Все прервало бы жизнь мою, иль, равнодушен,
Я б с ней покончил. Но тогда
О, кто поведает векам об истребленье
Такого множества людей?
Кто даст сиротам их и вдовам утешенье,
80 Кто эту свору палачей
Заставит трепетать, явив ее деянья?
Кто в пропасть мрачную сойдет
И фурий бич тройной возьмет, да воздаянье
Злодеев наконец найдет?
Их память оплюет, воспев их казнь, ликуя?
Довольно полыхать костру.
О, сердце, как болишь, возмездия взыскуя!
Плачь, Доблесть, если я умру.
вернуться
Шапелье (Ле Шапелье) Исаак-Рене-Гиль (1754—1794) — один из лидеров Учредительного собрания. Вместе с Барнавом (см. ниже) составил текст “Клятвы в зале для игры в мяч (см. примеч. к оде Шенье “Игра в мяч”). Впоследствии занимал умеренную позицию. Был гильотинирован.
Барнав Антуан-Пьер-Жозеф-Мари (1761—1793) — известный оратор, депутат Учредительного собрания, один из вождей фейанов. Летом 1791 г. он призывал к тому, чтобы “революция остановилась”. Гильотинирован.
Дюпор Адриан-Жан-Франсуа (1759—1798) — депутат Учредительного собрания, друг Барнава. Способствовал, как и он, установлению конституционной монархии. После свержения монархии 10 августа 1792 г. бежал, был арестован, отпущен на свободу благодаря вмешательству Дантона и вновь бежал в Англию.