<6>
Нам легче, если грусть мы можем разделить,
Злак,[380] что Америка одна могла взрастить,
Смягчает горечью пропитанный напиток.
Так горестей любви слеза смягчит избыток,
Когда про твой, в груди таящийся, недуг
Услышит, ту же боль в былом узнавший, друг,
Иль если сам в лесу про горькие мученья
Расскажешь ты ветрам, холмам, ручья теченью.
<7>
(Лондон, декабрь, 1782)
От близких, от друзей, от земляков вдали,
Покинут и забыт, один средь всей земли,
Волнами брошенный на остров сей унылый,
Я имя Франции все повторяю милой.[381]
Пред хладным очагом ропщу я на судьбу,
Мгновеньям счет веду, о смерти шлю мольбу,[382]
И друга нет со мной, который взглядом, словом
Мою б развеял грусть под неприютным кровом,
Когда я слезы лью, поникнув головой,
10 И, руку мне пожав, сказал бы: “Что с тобой?”[383]
<8>
Ни нежная любовь, ни красота, ни гений[384]
Не могут помешать внезапной перемене:
Когда б, неверные, вы выбирали тех,
Кому заслуженный сопутствует успех,
Кого красавице любить ничуть не стыдно,
А нам соперником признать не так обидно.
Но боги! нам краснеть приходится не раз
При виде тех, увы! кто избран вместо нас.
О, да, не раз Терсит красотку соблазняет.
10 Заманчивый порок — вот все, что вас пленяет.
<9>
Влюбленный гневаться не может бесконечно.
Когда б увидел ты, как в горести сердечной,
От гордости зардясь, она винит себя
И снисхождения не молит у тебя,
Но все же получить надеется прощенье,
Как, вдруг умолкшая, в пленительном смущенье,
Простоволосая, полуобнажена.
В твои глаза взглянуть решается она,
Тогда б твои уста упреки позабыли
10 И поцелуи вновь любимую простили.
<10>
Приди к ней на заре, когда еще над ней
Бог сновидения, роняет мак Морфей,
Любуйся в полутьме задернутого ложа
И смуглою рукой, сон чуткий не тревожа,
И густотой ресниц, и свежестью ланит,
Где тень от крыльев сна бестрепетно лежит.
ПОСЛАНИЯ
ПОСЛАНИЕ ПЕРВОЕ
Лебрену и маркизу де Бразе
Лебрен, зовущий нас на берег милой Сены,
Пока завистный рок воздвиг меж нами стены,
И ты, Бразе, как я, ловящий сей призыв,
Ты, без которого я был бы сиротлив;
С тех пор, как род людской, покорливый Пандоре,[385]
Узрел в ее руках сокровищницу горя,
Что лучше дружества нам, смертным, припасли
Участие небес и милости земли?
Ах, если кто-нибудь его познать и может,
10 То это мы: Амур нас мучит и тревожит,
Отравленной стрелой сердца пронзая нам, —
А дружба льет на них целительный бальзам.
Без провожатого, без друга, одинокий,
Влекомый красотой, когда приходят сроки,
Краснеет юноша, робея, и над ним
Страсть торжество свое справляет; он, томим
Коварством, в коем нет отрады и в помине,
Дает себя увлечь обманчивой пучине!
Как часто будет он, отвергнутый, готов,
20 Рыдая, обвинять в неверности богов!
Как часто будет он в унынии бессонном,
Гонимый бурею и споря с аквилоном,
От рифа к рифу плыть, не находя руки,
Протянутой к нему средь горя и тоски!
Но счастлив, кто спасет от гибели беднягу,
Кто, берег указав, вдохнет в него отвагу,
Кто из его души изгонит яд невзгод
И к дружеской груди несчастного прижмет,
И безрассудную любовь его развеет,
30 И упования внушить ему сумеет!
Какая в дружестве таится благодать:
Покой и жар души — все другу отдавать,
Готовясь что ни миг пожертвовать собою,
Быть всюду рядом с ним и жить его судьбою!
И если небеса благоволят простым
Моим молитвам и желаниям моим, —
Смирюсь: пускай волна, несомая Пактолом,[386]
Пренебрежет моим сухим и скудным долом;
Пусть Лувр, для преданных исполненный щедрот,
40 За награждением меня не призовет,
Пускай Урания,[387] презрев мое мечтанье,
Мне в пальмовом венце откажет и в признанье,
Но пусть мои друзья, моей судьбы оплот,
Со мной разделят жизнь, оплачут мой уход;
Пускай сии мужи, великая когорта,
Кого в Историю вписала Слава гордо,
Не гением своим — сердечностью самой
И добротой души поделятся со мной;
Пусть оживут у нас в сердцах, как символ веры,
50 Святого дружества античные примеры.
И если отсветом древнейших образцов
Свой разум вдохновить любой из нас готов,
И ежели они, так широко прославясь,
Вдохнули нам в сердца возвышенную зависть, —
Ну что ж, последуем и мы по их стопам:
Пусть дружество, как им, подарит счастье нам.
С Цитерою простясь,[388] так некогда Гораций
Сумел до берега безбурного добраться
И руку помощи Тибуллу протянул,
60 Чтоб в горестях любви утешился Тибулл.
Да, дружба исцелять умела, как лекарство,
И чары Лесбии,[389] и Кинфии коварство;
Утешился стихом вергилиевым Галл,
Когда под бременем скорбей изнемогал.
Вот сердцу моему пример для подражанья!
Овидий, как ты был несчастен в дни изгнанья!
Не потому, что сонм властителей отверг
Твоих плаксивых строк лукавый фейерверк,
А потому, что там, вдали, забытый миром,
70 Ты одиноким стал, отверженным и сирым.
Не знал ты ни одной спасительной души,
Что утешала бы тебя в твоей глуши!
Нам это не грозит, И что бы ни случилось —
Богов ли гнев, владык ли громкая немилость —
Пред их неистовством мы не опустим взор:
Пойдем, рука в руке, судьбе наперекор.
Пускай жестокий рок терзает нас порою:
Гнетущий, он — один; нас, непокорных, — трое.
Друг другу верными останутся сердца
80 И в схватке роковой не дрогнут до конца!
вернуться
381
вернуться
382
вернуться
Et pas un seul ami dont la voix m’encourage,
Qui près de moi s’asseye, et, voyant mon visage
Se baigner de mes pleurs et tomber sur mon sein,
Me dise: — “Qu’as-tu donc?” — et me presse la main.
383
Быть может, эти строки отразились в стихотворении Пушкина ”19 октября” (1825): ”Печален я: со мною друга нет, // С кем долгую запил бы я разлуку, // Кому бы мог пожать от сердца руку // И пожелать веселых много лет” (Пушкин. T. II. С. 424).
вернуться
385
вернуться
386
вернуться
388