Антистрофа II
Жилец иных краев, смущен,
50 Безмолствует, дивясь столь безграничной власти:
Окован и порабощен,
Народ в своем уверен счастье
И осмеять спешит, мучениям предав,
Нас, твердых вольности ревнителей и прав.
О, стадо жалкое... Но что нам черни злоба,
Ее хула и призрак гроба
Или ее хвала, презренный фимиам,
Страстей кипенье площадное?
Нам должно умереть. Бесчестия ценою
60 Не стоит продлевать на торжество врагам
Существование земное.
Эпод II
О, боги! мудрый ли с высот
Небесных разума в подобострастье льстивом
До уровня толпы падет?
Как в древности атлет,[426] усильем горделивым
Противясь бешеным порывам,
Недвижен он стоит, необорим, как встарь,
И свысока глядит на род людской безумный,
Всегда угодливый и шумный,
Что рад сменить господ, иной обнять алтарь.
ОДА III
О, Византия-мать, иль смеют янычары
Магометанина переступить порог?
Нет, не несут ему ночные эмиссары
Нежданных бедствий и тревог.
В гареме, что храним от глаз чужих прилежно,
От прихотей владык надёжно огражден,
В тише, на лоне нег почиет безмятежно
И не томится страхом он,
Что сотворенные за ночь одну законы,
10 Что судей-палачей бесстыдный приговор
Вдруг возгремят, и он, в измене обвиненный,
Найдет погибель иль позор.
Обычаи твои и твой Коран бесстрастно
Являют твоему султану острый меч,
Чтоб помнил он: не все вокруг ему подвластно,
Не вздумал долгом пренебречь.
Так вот где мощная преграда деспотии,
Потоку мерзких дел, что захлестнул Париж!
Ты далеко от нас, свобода, в Византии
Над минаретами паришь!
ОДА IV
Я видел, как в ответ на нежный взор другого
Глаза ее туманились слезой,
Как с милых уст ее божественную снова
Усладу пил другой.
Когда ж не в силах скрыть невольное волненье,
Боль с безмятежным я не мог стерпеть лицом,
Взор беглый, ласковый, мне брошенный тайком,
Смягчал в моей груди сердечное мученье.
ОДА V
Первым плодам моего сада
Предвестье осени, плодов земных кошница!
Из жаркого стекла взрастила вас теплица,
Где солнца южного как будто греет свет.
Я к Фанни вас пошлю, сей матери пугливой,
Вы дочери ее, нерезвой, молчаливой,
Верните бодрость, свежий цвет.
Не то, чтоб ныне ей опасность угрожала,
Но сердце матери судьбы познало жало
И все избавиться не может от тревог.
10 Бессильная забыть свою утрату Фанни,[429]
Готовая беду предчувствовать заране,
Со страхом вопрошает рок.
Но лето ясное развеет опасенья.
Мы жизни платим дань слезами от рожденья,
И Фанни горести, увы! не обошли.
Ее достоинства, ее очарованье
Ужели возбудить могли негодованье
И зависть неба иль земли?
Прекрасна, как и мать, с возвратом Эригоны[430]
20 Вновь маленькая дочь, питомица Помоны,
Румянец обретет, что свел Борей с ланит.
Пусть небеса пошлют ей силу и здоровье,
И Фанни лик над ней с весельем и любовью,
Но не с боязнию склонит.
Как жаль, что не вернуть ту памятную пору,
Когда святой обмен Адмету и Кастору[431]
Позволил избежать в загробный мрак пути!
Неумолимыми не оставались пряхи:[432]
Ценою дней своих, за жизнь любимых в страхе,
30 Возможно было их спасти!
О, как бы я хотел, дитя, чтоб над тобою
Воистину тогда повеяло бедою,
И место я твое с восторгом мог занять.
Я б уберег тебя, погибнув, от напасти
И Фанни возвратил спокойствие и счастье
Тебя, мой дар любви, обнять.
Быть может, близ моей она прошла б могилы,
И пеленою слез затмился взор унылый,
И молвила б она, прижав к груди тебя:
40 “Я очень дорога была ему когда-то,
И жизни молодой он пренебрег утратой,
Лишь бы жила я, не скорбя”.
вернуться
426
вернуться
429
вернуться
430
вернуться
431