Раз к мыши полевой провесть часы досуга
Из города пришла старинная подруга.
Хозяйка в бедности и крошки берегла,
Но в этот день она старалась, как могла,
Чтоб гостье угодить великолепным пиром.
Все было там: изюм, орехи, сало с сыром.
Надеялась она разнообразьем блюд
Прельстить почтившую ее простой приют,
Которая на стол с презрением сугубым
10 Взирала, до всего едва коснувшись зубом.
Сама ж хозяйка горсть откушала зерна —
Подруге лучшее оставила она.
“Послушай, милая, — тут гостья так сказала, —
Ты здесь в своей глуши порядком одичала.
Зачем устраивать в такой пустыне дом,
Когда до города рукой подать? Пойдем!
Там ждут нас празднества, пиры, увеселенья.
Проходит наша жизнь, спеши ловить мгновенье.
В конце дороги смерть любого сторожит,
20 Ни знатный, ни бедняк ее не избежит”.
Такие доводы сельчанку убеждают,
И вот они встают, лачугу покидают
И, дружно прошмыгнув извилистой тропой,
Невидимо скользят под городской стеной.
Уж месяц в небесах бледнел золоторогий,
Когда они вошли в роскошные чертоги,
Где в беспорядке блюд, светильников, амфор
Остатки ужина манили жадный взор.
И трепет, и восторг объяли тут простушку,
30 А провожатая сажает на подушку
Свою отшельницу, подносит яства ей,
Довольна услужить, и просит быть смелей.
А та благословить спешит свой жребий новый;
Ведь жизнь ее всегда была простой, суровой:
Терпи нужду, трудись, не покладая рук.
Вот здесь — другая жизнь, одно веселье! Вдруг
Шум, топот, голоса, и в залу входят слуги.
Застигнуты врасплох, по всем углам подруги
В испуге мечутся, а тут еще весь дом
40 От лая псов дрожит и ходит ходуном.
Что ж? Гостья сельская не стала колебаться:
“Пойду-ка я домой, счастливо оставаться, —
Сказала. — Там, в норе, я знаю, ждут меня
Покой, глубокий сон и малость ячменя”.
Мать прихотей пустых, ребяческих иллюзий...
С ней легкокрылая фантазия в союзе,
Непостоянная, как воздух или свет,
Что, словно звонкая волна иль самоцвет,
Или зеркальная поверхность под лучами,
Вдруг загорается, расцвечивая пламя,
Блистает пурпуром, лазурью, серебром,
Алеет розою в сиянье заревом.
Путем изменчивым причудница летает,
10 И стая беглых снов вокруг нее витает
Прозрачной, мягкою, искристой пеленой.
Затейлив каждый миг богини озорной:
С ней смеха божества гирляндой прихотливой
Парят, то поцелуй срывают шаловливо,
То, дуя в трубочку, летунье милой в дар
Подносят радужный и невесомый шар.
Воздушной свитою окружена, царица
Порхает, кружится, поет, молчит, дивится,
Находит в тысяче зеркал свои черты,
20 Горда умноженным виденьем красоты.
(На берегу Роны, 7 июля 1790)
..............................Земля, земля благая,
Навеки вольности ты родина святая!
Сенаты малые великих городов,
Откуда прозвучал свободы первый зов —
Гренобль, Баланс, Роман, о, колыбель законов,[491]
Свобода юная, как солнце, с ваших склонов
Сияя Франции, наш озарила путь!
Вдоль этих берегов плывя когда-нибудь,
Любитель странствовать, влеком теченьем Роны,
10 Не станет веслами взрезать речное лоно,
Но в лодке молча встав, благоговейный взор
Направит на восток, на выси этих гор;
Его отец, восторг припомнив свой старинный,
Воскликнет: “О мой сын, смотри на те вершины!”
Восставшим швейцарцам полка Шатовье, чествуемым в Париже по предложению Колло д’Эрбуа
Божественный триумф! В величии и силе
Прославленных бойцов яви!
Ведь ими не один француз убит, Дезиля[492]
Недаром все они в крови.
Такого торжества столица не видала
Ни в приснопамятный тот день,
Когда великая тень Мирабо вступала
Под славную, святую сень,[493]
Ни в день, когда в Париж из долгого изгнанья
10 Вольтера возвратился прах,[494]
Под гул восторженный всеобщего признанья
Клеветников повергнув в страх.
Одно лишь торжество по славе небывалой
Сравнится с нынешним вот-вот:
Как войско все пойдет Журдану[495] под начало,
А Лафайет[496] — на эшафот![497]
Когда скрывается в пещерном полумраке
На бойне с блеяньем баран,
В овчарне пастухи, бараны и собаки
Спокойны: не велик изъян.
Младенцев вместе с ним резвившаяся стая
И девы юные, гурьбой
Ласкавшие его, в руно цветы вплетая
И потчуя наперебой,
Его съедают вмиг и не грустят нимало.
10 Сокрыт в сей мрачной глубине,
Я с ним уделом схож. Как быть? пора настала
С забвеньем свыкнуться и мне.
Баранов множество других с судьбою сродной,
Заполнивших всю эту клеть,
Вздев на кровавый крюк[498] на бойне всенародной
Народу бодро пустят в снедь.
А что ж мои друзья? Сквозь прутья мне подмогой,
Подобно медлящим лучам,
Их были бы слова. И золота немного
20 Они бы дали палачам...
Но бездной все грозит. Всем надобно укрытье.
Живите в радости, друзья.
И Бавусу назло[499] за мною не спешите.
В иные времена и я
От горестей чужих, быть может, безучастно
Глаза отвел бы в свой черед.
Так память обо мне досадна и опасна.
Друзья, не ведайте забот.
вернуться
Волане, Гренобль, Роман-сюр-Изер — города, входившие в состав провинции Дофине (ныне — в департаментах Изер, Дром).
вернуться
Дезиль (1767—1790) — офицер французского пехотного полка, восставшего в Нанси вместе с швейцарцами. Стремясь предотвратить схватку с правительственными войсками, стал перед жерлом заряженной пушки и был расстрелян.
вернуться
...Когда... тень Мирабо вступала//Под славную... сень... —Прах знаменитого политического деятеля и оратора Оноре-Габриеля Рикетти, графа Мирабо (1749—1791) был погребен в Пантеоне 5 апреля 1791 г.
вернуться
...когда в Париж... Вольтера возвратился прах... — Вольтер был похоронен в провинции Шампань, в аббатстве Сельер (так как духовенство запретило хоронить его в Париже). 11 июля 1791 г. прах Вольтера был торжественно перенесен в Пантеон.
вернуться
Журдан — Матье Жув, по прозванию Журдан-головорез (1749—1794), в бытность командующим войсками на юге Франции прославился своей жестокостью, устроив осенью 1791 г. резню в Авиньоне. Позднее гильотинирован.
вернуться
Лафайет Мари-Жозеф (1757—1834) — политический деятель, генерал, “герой Старого и Нового света” (активно участвовал в войне за независимость США), командующий национальной гвардией в начале революции; в то время, когда был написан “Гимн...” — командующий одной из армий революционной Франции. Шенье относился к Лафайету с неизменным уважением, осенью 1791 г. поддержал в печати его кандидатуру на пост мэра Парижа.
вернуться
Иронический смысл этого ямба явствует из противопоставления, содержащегося в последних четырех строках. Приспешник Марата, умудрившийся в то анархическое время стяжать боевую славу, составляет в них контраст с доблестным защитником прав народов. Один, известный под именем Журдан-головорез, кончил жизнь на эшафоте, другой — тот просвещенный друг свободы, ради которой он имел счастье сражаться с юных лет <примеч. Латуша>.
вернуться
...Вздев на кровавый крюк... — О возможном отражении этой строки в творчестве Ахматовой см. вторую статью.
вернуться
И Бавусу назло... — В подлиннике вместо имени — пропуск (в ямбах часто встречаются зашифрованные, сокращенные слова или пропуски): “En dépit de —”. По мнению исследователей, пропущено имя Фукье: “Наперекор Фукье...”. Антуан Кентен Фукье-Тенвиль (1746—1795) был общественным обвинителем революционного трибунала в эпоху террора.