Автор данного стихотворения, как вам уже известно, — поскольку вам пришлось выучить его наизусть, — критикует свой век; но он и века этого составляющая. Поэтому его критика почти всегда является самокритикой, что и сообщает его голосу в этом стихотворении лирический настрой. Если вы полагаете, что существуют иные рецепты для успешной поэтической работы, вы обречены на забвение.
Мы займемся лингвистическим содержанием стихотворения, поскольку именно лексика отличает одного автора от другого. А также обратим внимание на идеи, которые высказывает поэт, и на его схему рифм, ибо последние придают первым характер неизбежности. Рифма превращает идею в закон; и в каком-то смысле каждое стихотворение — это свод лингвистических законов.
Как некоторые из вас заметили, Оден очень ироничен, и в этом стихотворении в частности. Надеюсь, нам удастся прочесть его достаточно пристально, чтобы вы поняли, что эта ирония, ее легкий оттенок, есть признак глубочайшего отчаяния; что, впрочем, весьма обычно для иронии. Вообще же, я надеюсь, что к концу наших занятий у вас возникнет к этому стихотворению то же чувство, что его и породило: чувство любви.
Это стихотворение, чье название, надеюсь, не нуждается в объяснении, было написано вскоре после того, как наш поэт обосновался в здешних краях. Его отъезд наделал шума на родине; его обвиняли в дезертирстве, в том, что он покинул свою страну в опасное для нее время. Опасное время действительно наступило, но несколько позже его отъезда из Англии. Кроме того, не кто иной, как он, на протяжении десятилетия непрестанно предупреждал о ее — опасности — нарастании. С опасностями, однако, дело обстоит так, что, как бы ни был ты прозорлив, нет способа установить время их прихода. А большинство обвинителей Одена были как раз из тех, кто не видел приближающейся опасности: левые, правые, пацифисты и т. д. Более того, его решение переехать в Штаты почти не было связано с мировой политикой: причины переезда носили скорее частный характер. Надеюсь, мы поговорим об этом позже. Сейчас для нас важно, что к началу войны наш поэт оказывается на новых берегах, а посему получает как минимум две аудитории, к которым он может обратиться: одну на родине, а другую прямо перед собой. Посмотрим, что это обстоятельство привносит в его речь. Итак, к делу...
Начнем с первых двух строк: «Я сижу в ресторанчике / На Пятьдесят Второй улице...» Почему, вы думаете, стихотворение начинается так? К чему, например, эта точность с Пятьдесят Второй улицей? И насколько это точно? Точность здесь в том, что Пятьдесят Вторая улица обозначает место, которое невозможно нигде в Европе. Уже неплохо. И я думаю, что здесь Оден примеряет на себя роль журналиста, военного корреспондента, если угодно. В этом зачине определенно слышится интонация репортажа. Поэт говорит нечто вроде: «Ваш корреспондент сообщает из...»; он ведет репортаж для своих сограждан в Англии. И здесь мы подходим к очень интересному явлению.
Взгляните на это слово «dive» (ресторанчик). Это не совсем британское слово, правда? Как и Пятьдесят Вторая улица. Но, поскольку автор выступает в роли репортера, они безусловно выигрышны и звучат одинаково экзотично для его родной аудитории. И с этой оденовской особенностью нам предстоит иметь дело на протяжении некоторого времени; особенность эта — вторжение американской речи, очарованность которой, думаю, была одной из причин его переезда сюда. Стихотворение написано в 1939 году, и в следующие пять лет строчки Одена буквально испещрены американизмами. Он с наслаждением внедряет их в свою по преимуществу британскую речь, ткань которой — ткань английского стиха вообще — значительно оживляется словами, подобными «dives» и «raw towns» (приблизительно: неотесанные города). И мы разберем их одно за другим, поскольку слова и то, как они звучат, для поэта важнее идей и убеждений. Когда дело доходит до стихов, в начале — по-прежнему слово.