Но все это — в скобках. За скобками же — упреки элегиков Вергилию не метрического, но этического характера. Особенно интересен в этом смысле ничуть не уступающий автору «Энеиды» в изобразительных средствах и психологически куда более изощренный — нет! одаренный! — Овидий. В одной из своих «Героид» — сборник вымышленных посланий героинь любовной поэзии к их погибшим или покинувшим их возлюбленным — в «Дидона — Энею»[187] — карфагенская царица упрекает оставившего ее Энея примерно следующим образом. «Я бы еще поняла, — говорит она, — если бы ты меня покинул, потому что решил вернуться домой, к своим. Но ты же отправляешься невесть куда, к новой цели, к новому, еще не существующему городу. Чтобы, видимо, разбить еще одно сердце», — и т. д. Она даже намекает, что Эней оставляет ее беременной и что одна из причин самоубийства, на которое она решается, — боязнь позора. Но это уже не относится к делу.
К делу относится следующее: в глазах Вергилия Эней — герой, ведомый богами. В глазах Овидия Эней — по существу беспринципный прохвост, объясняющий свое поведение — движение по плоскости — божественным промыслом. (На этот счет тоже у Дидоны имеются конкретные телеологические соображения, но опять-таки не в них дело — как и не в предполагаемой нами чрезвычайно охотно антигражданственности Овидия.)
Александрийская традиция была традицией греческой: традицией порядка (космоса), пропорциональности, гармонии, тавтологии причины и следствия (Эдиповский цикл): традицией симметрии и замкнутого круга. Элегиков в Вергилии выводит из себя именно концепция линейного движения, линейного представления о существовании. Греков особенно идеализировать не стоит, но в наличии принципа космоса — от небесных светил до кухонной утвари — им не откажешь.
Вергилий, судя по всему, был первым, в литературе по крайней мере, предложившим принцип линейности[188]. Возможно, это носилось в воздухе; скорее всего, это было продиктовано расширением империи, достигшей масштабов, при которых человеческое перемещение и впрямь становилось безвозвратным. Потому-то «Энеида» и не закончена: она просто не должна — точнее, не могла — быть закончена. И дело вовсе не в «женственности», присущей культуре эллинизма, как и не в «мужескости» культуры римской — и даже не в мужеложестве самого Вергилия. Дело в том, что принцип линейности, отдавая себе отчет в ощущении известной безответственности по отношению к прошлому, с линейным этим существованием сопряженной, стремится уравновесить ощущение это детальной разработкой будущего. Результатом являются либо «пророчество задним числом» а-ля разговоры Анхиса[189] у Вергилия, либо социальный утопизм — либо: идея вечной жизни, т. е. Христианство.
Одно не слишком отличается от другого и третьего. Во всяком случае, именно в связи с этим сходством — а вовсе не за 4-ю эклогу[190] — Вергилия вполне можно считать первым христианским поэтом. Пиши я «Божественную комедию», я поместил бы данного автора именно в Рай. За выдающиеся заслуги перед принципом линейности — в его логическое завершение.
Бред и ужас Востока. Пыльная катастрофа Азии. Зелень только на знамени Пророка. Здесь ничего не растет, опричь усов. Черноглазая, зарастающая к вечеру трехдневной щетиной часть света. Заливаемые мочой угли костра. Этот запах! С примесью скверного табака и потного мыла. И исподнего, намотанного вкруг ихних чресел, что твоя чалма. Расизм? Но он всего лишь форма мизантропии. И этот повсеместно даже в городе летящий в морду песок, выкалывающий мир из глаз — и на том спасибо. Повсеместный бетон, консистенции кизяка и цвета разрытой могилы. О, вся эта недальновидная сволочь — Корбюзье, Мондриан, Гропиус[191], изуродовавшая мир не хуже любого Люфтваффе! Снобизм? Но он лишь форма отчаяния. Местное население, в состоянии полного ступора сидящее в нищих закусочных, задрав головы, как в намазе навыворот, к телеэкрану, на котором кто-то постоянно кого-то избивает. Либо — перекидывающееся в карты, вальты и девятки которых — единственная доступная абстракция, единственный способ сосредоточиться. Мизантропия? Отчаяние? Но можно ли ждать иного от пережившего апофеоз линейного принципа: от человека, которому некуда возвращаться? От большого дерьмотолога, сакрофага и автора «Садомахии».
187
См.: Публий Овидий Назон. Собрание сочинений. В 2-х т. СПб.: Студиа биографика, 1994. Т. I. С. 102–105.
188
Наброском изложенных здесь соображений о Вергилии послужило более раннее эссе Бродского «Virgiclass="underline" Older than Christianity, a poet for the new age» («Vogue». Vol. 171. October. 1981. P. 178, 180).
189
В книге II «Энеиды» Анхиз, отец Энея, признает, что Троя погибла (и дает согласие отплыть с Энеем), только после божественного знамения — удара молнии — в то время как город уже горит. См.: Вергилий. Собрание сочинений. СПб.: Студиа биографика, 1994. С. 157–158.
190
Христианская традиция усматривала в появлении чудесного младенца в финале 4-й эклоги «Буколик» Вергилия (Собрание сочинений. С. 38–39) пророчество о пришествии Христа. Элегия проникнута предчувствием окончания старого («железного») века и наступления нового («золотого»). Бродский поставил первые два стиха эклоги Вергилия эпиграфом к своей «Эклоге 4-й (зимней)» (III, 197–202).
191
Ле Корбюзье (Жаннере), Шарль Эдуар (1887–1965) — французский архитектор и теоретик архитектуры, один из основателей фунционализма в архитектуре. Мондриан, Пит (1872–1944) — нидерландский живописец, создатель неопластицизма. Гропиус, Вальтер (1883–1969) — немецкий архитектор и теоретик архитектуры, основоположник функционализма. Ср. у Бродского в «Роттердамском дневнике»: