Пеше написал свои мемуары, материал для которых он собрал отчасти в полицейских архивах Парижа, отчасти в ходе своей долголетней практики в полиции и в административном ведомстве, уже будучи стариком, и разрешил напечатать их только после своей смерти; так что его ни в коем случае нельзя причислить к «скороспелым» социалистам и коммунистам, которым, как известно, недостает поразительной основательности и всеобъемлющих знаний большинства наших заурядных писателей, чиновников и практичных буржуа.
Послушаем, что говорит наш хранитель архива полицейской префектуры Парижа о самоубийстве!
Ежегодное число самоубийств, которое является у нас до некоторой степени нормальным и периодическим, следует рассматривать как симптом плохой организации нашего общества; ведь во время застоя промышленности и ее кризисов, в периоды дороговизны съестных припасов и в суровые зимы этот симптом всегда более очевиден и принимает эпидемический характер. Проституция и воровство растут тогда в той же пропорции. Хотя нужда является самой главной причиной самоубийства, мы тем не менее встречаем его во всех классах, среди праздных богачей, как и среди художников и политических деятелей. Разнообразие толкающих на самоубийство причин является как бы вызовом однообразному и черствому порицанию моралистов.
Чахотка, против которой современная наука инертна и бессильна, попранная дружба и обманутая любовь, посрамленное честолюбие, семейные неурядицы, подавленный дух соперничества, пресыщение монотонной жизнью, не находящий применения энтузиазм – являются, бесспорно, побудительными причинами самоубийства у более богатых натур, и сама любовь к жизни, эта наиболее мощная движущая сила отдельной личности, очень часто ведет к тому, чтобы покончить с вызывающим отвращение существованием.
Мадам де Сталь[76], самая большая заслуга которой состоит в том, что она блестяще стилизовала общие места, пыталась показать, что самоубийство противоестественный поступок и что его нельзя считать актом мужества; она прежде всего установила, что более достойно бороться против отчаяния, чем поддаваться ему. Такого рода доводы мало действуют на души, сломленные несчастьем. Если они религиозны, то рассчитывают на лучший мир; если, наоборот, ни во что не верят, то ищут покоя в небытии. Философские тирады в их глазах не имеют никакого значения и являются слабым прибежищем против страдания. Прежде всего, нелепо утверждать, будто поступок, который столь часто совершается, является противоестественным; самоубийство ни в какой мере не противоестественно, раз мы каждый день бываем его свидетелями. То, что противоестественно, не происходит. Напротив, в природе нашего общества порождать большое количество самоубийств, между тем как у татар, например, не бывает самоубийств. Не все общества, следовательно, порождают одинаковые плоды, – вот что надо помнить, если хочешь работать над преобразованием нашего общества и поднять его на более высокую ступень. Что же касается мужества, то если мужественным считается тот, кто среди бела дня, в возбуждающей обстановке сражения, смотрит прямо в глаза смерти, то ничто не доказывает отсутствия мужества у человека, который сам лишает себя жизни в мрачном одиночестве. Такой спорный вопрос не разрешается оскорблением мертвых.
Все, что было сказано против самоубийства, вращается в том же кругу идей. Ему противопоставляют веления провидения, но самое наличие самоубийства есть открытый протест против этих невразумительных велений. Нам говорят о наших обязанностях по отношению к этому обществу, не указывая, с другой стороны, на наши права в этом обществе и не осуществляя их; считается, наконец, в тысячу раз большей заслугой преодолеть страдание, чем поддаться ему, заслугой столь же печальной, как и перспектива, которую она открывает. Одним словом, самоубийство объявляют актом трусости, преступлением против законов, общества[77] и чести.
Почему же, несмотря на столь многочисленные анафемы, люди сами лишают себя жизни? Потому что в жилах отчаявшихся людей кровь течет не так, как кровь холодных существ, которые находят время расточать эти бесплодные речи. Человек кажется загадкой для другого; его умеют только порицать, но его не знают. Когда видишь, как легкомысленно распоряжаются жизнью и смертью народов институты, под господством которых живет Европа, как цивилизованная юстиция окружает себя богатым арсеналом тюрем, наказаний, орудий смерти для санкционирования своих сомнительных решений; когда видишь неслыханное число людей различных классов, обрекаемых со всех сторон на нищету, и социальных париев, к которым относятся заведомо с грубым презрением, возможно, чтобы избавить себя от хлопот вырвать их из грязи; когда видишь все это, то становится непонятным, на каком основании можно предписывать отдельной личности дорожить существованием, как таковым, если при этом попираются наши привычки, наши предрассудки, наши законы и вообще наши нравы.