Торговля приобретает порочный характер с того момента, когда посредники вследствие своего чрезмерного количества становятся паразитами на социальном теле[99] и вступают в соглашение, чтобы устранить товары, повысить цены под предлогом недостатка, который они же искусственно вызвали, словом, чтобы обирать одновременно и производителя и потребителя с помощью спекулятивных приемов, вместо того, чтобы открыто служить тому и другому в качестве простого посредника. Такое открытое посредничество можно встретить еще на наших маленьких рынках в деревнях и городах. Тот, кто покупает сотню телят или баранов, является полезным посредником для двадцати крестьян, которым иначе пришлось бы потерять целые рабочие дни, чтобы доставить их в город на рынок. Если, прибыв на рынок, он открыто выставляет свой скот на продажу, то он оказывает тем самым услугу и потребителям; но если он при помощи бог знает каких уловок сговаривается с другими «друзьями торговли»[100] с целью припрятать три четверти баранов, сказать мясникам, что бараны стали редкостью, что он может снабдить лишь немногих друзей, если он продает под этим предлогом на половину дороже, вызывает среди покупателей тревогу, а затем начинает выводить одного за другим спрятанных им баранов, продавать их по непомерным ценам, в связи с поднятой ранее тревогой и вымогает таким образом большие деньги у потребителей, – то это уже не простое обращение, открытое, бесхитростное выставление товара, – это сложное обращение, с его бесконечно разнообразными ухищрениями, порождающее тридцать шесть характерных пороков нашей торговой системы и равносильное узаконенной монополии. Когда завладевают хитростью всем продуктом, чтобы удорожить его, то это значит осуществляют посредством интриг гораздо бóльший грабеж, чем это делает монополия вооруженной рукой.
Я не останавливаюсь дольше на методе, свойственном варварству. Он включает максимальные цены, реквизиции и монополии, которые еще весьма употребительны и при строе цивилизации. Как я уже говорил в другом месте, различные образы действия, свойственные отдельным периодам, переходят в другие; поэтому не следует удивляться тому, что цивилизация заимствует отдельные черты как у высших, так и у низших ступеней развития. Таким образом, наш цивилизованный механизм торговли является смесью характерных особенностей всех периодов, с преобладанием, однако, характерных для ступени цивилизации, – а последние еще более отвратительны, чем черты, свойственные периоду варварства; ибо под личиной законности наша торговля являет собой не что иное, как организованный и узаконенный грабеж, при котором скупщики-посредники могут сговариваться, чтобы вызывать искусственное удорожание всех продовольственных товаров и грабить как производителей, так и потребителей, поспешно сколачивая скандальные 50-миллионные состояния, владельцы которых еще жалуются на то, что торговле якобы не покровительствуют, что торговцы не могут существовать, что ничего но делается и что государство погибнет, если торговца доведут до того, что он не сможет заработать больше 50 миллионов!
Между тем некая новая[101] наука учит нас, что этим людям следует предоставить полную свободу. Только предоставьте торговцам свободу действий, говорят нам; без этой свободы такой скупщик, который и так заработал лишь 50 миллионов, возможно ограничился бы каким-нибудь одним-единетвенным миллионом и его почтенной семье пришлось бы существовать на 50 тысяч франков ренты.
Презрение к торговле, презрение, врожденное у всех народов, преобладало у всех заслушивающих уважения наций, за исключением некоторых приморских торговых племен, которые извлекали выгоду из торгашеских вымогательств и мошенничеств. Афины, Тир и Карфаген, получавшие барыши от торговли, не могли выражать к ней презрения; каждый воздерживается от шуток по поводу путей, приведших его к богатству, и менее всего станет финансист высмеивать искусство, с которым можно приписать нули в счетах или же предоставить врагу завладеть бухгалтерскими книгами, убрав при этом кассу в безопасное место, но заявив, что он и ее захватил вместе с книгами.
102
Боги, избавьте нас от подобного случая! (Перефразированная строка из поэмы Вергилия «Энеида», кн. III.)