Кардинал. Но как же оно образуется, если не содержится в том же своем прообразе? Ведь если оно образуется вне (extra) своего прообраза, разве в нем сохранится тот же образ?
Альберт. Беспрепятственно вижу это. В самой деле, образуемое обязательно должно содержаться в своем прообразе, иначе оно не истинно образуемо. Тем самым ясно понимаю, что прообраз обязательно есть во всем образованном, а образованное содержится, или пребывает, в прообразе.
Кардинал. Итак, прообраз есть во всем образованном, и в нем — все образованное. Значит, ничто образованное не меньше и не больше его! Выходит, все образованное образовано от единственного прообраза.
Альберт. Понятно, что это истинно так.
Кардинал. Причем не требуется, чтобы для множества образов было много прообразов; достаточен один бесконечный. Прообраз по природе предшествует образуемому, а раньше всякого множества — единство, прообраз всякого образуемого множества. Поэтому, будь даже много прообразов, так или иначе их прообразующему множеству обязательно предшествовало бы единство, так что многие прообразы все равно не были бы первыми прообразами, а только чем-то образованным от первого прообраза. Итак, может быть только один первый прообраз, который во всем образованном и в котором все образованное.
Альберт. Ты доказал мне, что я хотел понять; теперь мне ничто не мешает видеть единство началом всякого множества, откуда я усматриваю единственность прообраза всего образуемого.
Кардинал. Я как-то говорил, что единство есть прообраз всех чисел, то есть всего множественного, или множества: во всяком числе ты видишь единицу и всякое число содержится в единице, ведь всякое число едино — двоица, троица, десятка и так далее; каждое число есть единое число, а никакое число не могло бы быть единым, если бы в нем не было единицы и если бы оно само не содержалось единицей.
Альберт. До сих пор я не обращал на это внимания; десятка казалась мне больше единицы и потому не содержащейся в единице. Но сейчас я понимаю, что десятка — единая десятка, а это невозможно, если она не содержится единицей.
Кардинал. Тебе надо еще заметить, что единица не может быть ни меньше, ни больше. Что не меньше, ты сразу признаешь[332]; что не больше, тоже поймешь, заметив, что быть больше одного уже не значит быть одним; посмотри на десятке: если увидишь ее увеличенной или уменьшенной, уже не увидишь десятки. Опять-таки это свойство у всякого числа от единицы, поскольку число образовано единицей как своим прообразом.
Альберт. Предпосланное тобой положение похоже на ключ к пониманию сокрытого, когда ищущий умеет его правильно приложить.
Кардинал. И приложить нетрудно. Скажем, если я буду спрашивать по порядку, простой расспрос приведет тебя к пониманию истинного. Например, я спрошу, считаешь ли ты, что все видимое тобой в качестве чего-либо существует? Думаю, скажешь, что все существует.
Альберт. Раз чем-либо является, должно и существовать[333].
Кардинал. В существующем нет ли самого по себе бытия?
Альберт. Разумеется; если бы в нем не было самого по себе бытия, как бы еще оно существовало?
Кардинал. Все существующее существует в бытии, не так ли?
Альберт. Вне бытия оно конечно же не существовало бы.
Кардинал. Значит, бытие есть во всем существующем и все существующее существует в бытии.
Альберт. Не вижу ничего более достоверного, чем то, что это же простейшее бытие есть и прообраз всего существующего.
Кардинал. Оно — абсолютное бытие, которое мы считаем творцом всего, что есть.
Альберт. Кому не будет ясно, что сказанное тобой действительно так?
Кардинал. Сходным образом ты в одушевленном существе видишь душу и вместе одушевленное существо в душе, а в справедливом справедливость и справедливое в справедливости, равно как в белом белизну и белое в ней, и вообще во всем конкретно определившемся абсолютное и конкретно определившееся в абсолютном. Человечность в человеке, и человек в человечности.
Альберт. Ясно вижу, что все должно быть так, но воображение не схватывает, как это получается. В самом деле, кто представит, что одно — в другом и это другое — в том же первом?
Кардинал. Этого не вообразить потому, что сила воображения кончается на количественном: неколичественное воображению непостижимо, и чтобы содержащее было в содержимом, воображение, обращающееся к пространству, которое количественно, не вмещает. Для него это похоже на то, как если бы сказали, что чье-то пребывание в доме есть пребывание дома в нем. Но око ума, глядя на умопостигаемое, которое выше воображения, не может отрицать, что в самом по себе бытии, которое выше воображения, содержится все, в том числе и воображение, причем и бытие тоже с необходимостью пребывает в содержимом им.