Альберт. Велика, как вижу, жизненная сила этого основания[376]. Меня удивляют только твои слова, что ничего не состоит из равных [частей]. Разве четверка не составлена из двух двоек?
Кардинал. Никоим образом. Всякое число или четно, или нечетно. И как составное оно составлено только из [самого же этого] числа, причем именно из чета и нечета, или из единства и инаковости: количественно четверка получается из двух двоек, не отрицаю, но ее сущность — только из такого чета и нечета; ведь между частями, если они должны что-то составить, обязательна пропорция, а тем самым и различие. Боэций справедливо говорил поэтому, что из равного ничего не составляется; гармония составляется из взаимно пропорциональных высокого и низкого, и так все. Соответственно четверка составлена из тройки и [ее] иного — тройка нечет, иное чет, — как двойка составлена из единого и [его] иного. Инаковость называется четом из-за отпадения от неделимого единства в делимость, которая есть у чета. Словом, четверка составлена из тройки, или нечетного и неделимого, и ее инаковости, то есть делимого. Всякое вообще число составлено из числа в том смысле, что составлено из единого и иного; единое и иное есть число. Об этом, помню, я писал подробнее, больше всего в книжке об уме[377]. Здесь пусть это останется повторено, как есть, чтобы в числе, произведении нашего ума, ты еще лучше распознал разумность, или различительную силу, душн; эту различительную силу называют составленной из того же и различного и из единого и иного[378], подобно числу, поскольку число есть число в силу производимого нашим умом различения. Исчисление это развертывание и размноживание единого на некоторую общность, то есть различение единого во многом и многого в едином и отличение одного от другого. Пифагор, заметив, что знание возникает только благодаря различению, философствовал обо всем с помощью числа. И не думаю, чтобы кто-то следовал более разумному способу философствования. Подражавшего ему Платона справедливо зовут великим.
Альберт. Принимаю все так, как ты говоришь. Теперь, поскольку день уже клонится к вечеру, прошу в заключение этой нашей беседы сказать что-нибудь цепное и достопамятное на прощанье.
Кардинал. Попытаюсь... Но мне не приходит в голову более ценного и достопамятного заключения всему сказанному, чем сказать о ценности и достоинстве.
Альберт. Превосходно!
Кардинал. Хорошо, возвышенно и ценно (pretiosum) бытие (esse); поэтому все, что есть, не лишено достоинства (valoris): совершенно не может быть вещи, не стоющей чего-либо. Причем не найти ничего, имевшего бы минимальную ценность (valoris), так чтобы меньшей ценности не могло быть, и нет вещи столь большой ценности, чтобы большей не могло быть; только та ценность, в которой ценность всех ценностей, которая пребывает во всем ценном и в которой пребывает все ценное, свертывает в себе всякую ценность и более или менее ценной быть не может. Так что в центре всех кругов представляй себе эту абсолютную ценность (absolutum valorem), причину всякой ценности, внешний круг считай внешней ценностью, почти ничем, и прослеживай, как она неоднократно описанным путем поднимается триединой прогрессией к десятке; тебе приоткроется захватывающее созерцание.
Альберт. По-моему, если бы ты свел свою речь о ценности к цене, это было бы для нас поучительнее.
Кардинал. Ты, наверное, имеешь в виду сказать о деньгах.
Альберт. Да.
Кардинал. Потом я так и сделаю. Но сейчас заметь себе, что ценность всех вещей есть не что иное как само бытие их всех, и в единой совершенно несоставной и неделимой абсолютной ценности заключена вся ценность всего так же, как в простейшей бытийности — бытие всего. Подобно тому в достоинстве какого-нибудь флорина заключено достоинство тысячи маленьких динариев, в двойном, лучшем флорине — двух тысяч и так далее без конца, и в наилучшем, лучше которого не может быть, необходимо будет заключено достоинство бесконечного числа динариев. Причем как ты здесь видишь это истинным, так это будет истинным в истине и на деле[379].
Альберт. Безусловно.
Кардинал. Но если ты в самом себе видишь это истинным, то каково же достоинство этого ока твоего ума, которое своей силой распознает всякое достоинство! Ведь в его зрении помещается ценность всего и ценности отдельных вещей. Только не как в ценности ценностей. Действительно, из-за способности ума видеть то, в чем вся ценность, он еще не становится всей ценностью: ценности пребывают в нем не как в своей сущности, а как в своем понятии. Ценность есть реальное сущее, подобно тому как и ценность ума есть некое сущее, причем реально сущее и в этом смысле пребывающее в Боге как в сущности ценности; и она же есть мысленное сущее, поскольку может познаваться, и в этом смысле она пребывает в интеллекте как в дознавателе ценностей, не как в высшей ценности или в причине и сущности ценностей. Оттого, что наш интеллект познает меньшую или большую ценность, он еще не становится больше или меньше; такое познание сущностной ценности ему не придает.
376
Поскольку из простейшего порядка Троицы порождаются порядки-прогрессии 1 — 2 — 3 — 4, 4 — 5 — 6 — 7, 7 — 8 — 9 — 10, охватывающие универсум, см. II, 104 и прим. 39.