26. Аристотель говорил, приводя этим к согласию всех философов, что входящие в субстанцию начала противоположны. Начал у него названо три: материя, форма и лишенность[147]. Аристотеля считают самым тщательным и глубоким из всех в искусстве рассуждения, но, по-моему, и он, и все вслед за ним очень ошибались в одном: они не поняли, что если [какие-то два] начала противоположны, то непременно необходимо и третье начало, потому что считали невозможным одновременное совпадение противоположностей ввиду их взаимно исключающего характера. Недаром из своего первого положения, отрицающего одновременную истинность противоречивых высказываний, философ доказывает, что противоположные вещи не могут существовать вместе[148]. Наш берилл дает нам видеть яснее, позволяя разглядеть противоположное в связующем начале раньше раздвоения, то есть прежде, чем будут две противоречащих друг другу вещи. Это подобно тому, как совпадают минимальные [степени] противоположного, скажем, наименьший жар и наименьший холод, наименьшая медленность и наименьшая быстрота и так далее, обнаруживая единое начало раньше раздвоения сторон противоположения, как я говорил в книжке об усовершенствовании математики относительно минимальной дуги и минимальной хорды[149]. И еще: как минимально острый угол и минимально тупой угол есть простой прямой угол, в котором минимальные [степени] обоих противоположных углов совпадают раньше, чем острый и тупой станут двумя разными углами, так и начало связи: в его простоте совпадают минимальные степени противоположных вещей. Если бы Аристотель так понимал начало, которое он называет лишением, — то есть [понимал], что лишение есть начало, полагающее совпадение противоположного и в этом смысле лишенное противоположенности одного и другого как двойственности, неизбежной при противоположении, — он был бы прав. Но боязнь признать, что одному и тому же вместе присущи противоположные свойства, скрыла от него истину этого начала и, видя, что третье начало необходимо и лишение обязательно существует, он сделал лишение [чисто отрицательным] началом без полагания после чего уже не сумел избежать приписывания материи некоторых зачатков формы[150]. [Лишение], если пристально вглядеться, есть по сути дела связь, о которой мы говорим. Но Аристотель не понимает и не именует его так. И никто из философов не постиг Духа, который, согласно нашей совершенной теологии, есть связующее начало и третье божественное лицо, хотя об Отце и Сыне многие из них говорили с немалым изяществом, и святой Августин признает, что нашел в их книгах истины Евангелия Иоанна, нашего Богослова, от «В начале было Слово» до имени Иоанна Крестителя и воплощения[151]. Недаром в этой части Евангелия нет никакого упоминания о святом Духе.
27. Особенно заметь то, что я сказал в отношении этого третьего начала. Аристотель говорит, и справедливо, что начала минимальны и неделимы в том, что касается величины их количества, максимальны в том, что касается величины их действенной силы[152]. Соответственно и форма неделима, и материя неделима — поскольку ни качественна, ни количественна[153], — и связь неделима. Сущность, состоящая из них, тем самым тоже неделима, и наш интеллект, неспособный помыслить ничего простого, пока он строит свои понятия в воображении, черпающем начало, или субстрат (subiectum), своих образов, или фигур, из мира ощущений, не может поэтому помыслить сущность вещей. Но поверх воображения и своего понятия он видит, что она неделима, троична и самосущна. Внимательно сосредоточиваясь на этом, он убеждается, что телесная субстанция в качестве субстанции неделима и делится только через свои акциденции. Когда делится тело, его субстанция не делится, — тело не делится на нетело или на составляющие субстанцию части, которые правильнее называть началами, чем частями, то есть форму, материю и связь, ведь это значило бы отделить неделимое от неделимого, как точку от точки, что невозможно, — а только его протяженность делится на многие протяженности, поскольку субстрат тела, количество, допускает увеличение и уменьшение. Опять-таки возможность деления идет от неделимой материи, которая неделима не как форма, в силу единства, и не как связь, в силу малости, а как еще-не-сущее, в силу отсутствия формы; по этой причине, когда материя становится сущим благодаря форме, которая глубоко погружается в нее и делается очень материальной, количество [данного сущего] из-за материи оказывается делимым. Через символ ты сможешь исследовать и различия таких [материализованных] форм — какие очень погружены в материю, какие меньше и какие весьма просты. И поскольку всякое разрушение, изменчивость и делимость — от матерый, ты заодно увидишь причины и виды возникновения и уничтожения.
147
149
De mathematica perfectione (Париж 1514, II 101): «Будь возможным начертить