30. И вот мне думается, что даже если бы Аристотель открыл виды, идеи или истину о них, он все равно не смог бы постичь «бытие тем, что было», кроме как таким же образом, каким мы понимаем, что такая-то мера есть секстарий, поскольку она есть «то, что значило быть секстарием», — а именно потому, что она такова, каким государь страны установил быть секстарию, — но почему установлено так, а не иначе, мы от этого еще не знаем, разве что решительно скажем в конце концов: «Что государь пожелал, имеет силу закона»[162]. Так что я говорю вместе с премудрым [Соломоном] , что нет основания для всех божиих дел[163], то есть нет никакого разумного основания, почему небо — небо, земля-земля и человек — человек, кроме одного: так захотел их создатель. Исследовать дальше — суета, подобная желанию, о котором говорит Аристотель, искать доказательство того первого принципа, что любая вещь или существует, или не существует[164]. Если внимательно рассмотреть, что у всего сотворенного нет никакого другого основания его бытия, кроме того, что оно именно таким создано; что воля творящего есть последнее основание сущего; что Бог Творец есть простейший интеллект, творящий сам собой, так что его воля и есть не что иное, как его интеллект, или разумное основание, вернее, источник всех разумных оснований, то будет ясно, что создания его воли исходят из источника разумного основания так же, как в основании державного закона лежит только разум самодержца, а нам он кажется его волей[165].
163
Еккл. 8, 17 («сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого»).