Николай. Обратил ли ты внимание, как Дионисий Ареопагит высказывается о неином?
Фердинанд. До сих пор я это еще неясно понял.
Николай. По крайней мере ты заметил, что он говорит о первой причине, которую то тем, то иным образом он показал как все во всем.
Фердинанд. По-видимому, так. Прошу тебя, руководи мною, чтобы вместе с тобой я представил это яснее.
Николай. Разве ты, слушая то место, где он называет начало единым, не отметил, что после этого он называет сверхсубстанциальное единое единым, которое существует и определяет всякое число?[268]
Фердинанд. Отметил и согласился.
Николай. Почему согласился?
Фердинанд. Потому что хотя единое близко подходит к неиному, однако он признает, что еще прежде единого существует сверхсубстанциально-единое; и оно во всяком случае есть то единое, которое предшествует существующему единому; в нем ты и видишь неиное.
Николай. Ты понял очень хорошо. Отсюда, если A будет знаком для неиного, тогда A является тем, о чем говорит богослов. Если же, как утверждает он, единое предшествует конечному и бесконечному, полагая предел всякой бесконечности, простираясь на все вместе, пребывая ни для чего не уловимым, будучи определительным и для единого, и для всякого множества, то A, определяя единое, во всяком случае предшествует тому единому, которое есть иное. Ведь поскольку единое есть не что иное, как единое, постольку с уничтожением A не останется и единого.
Фердинанд. Правильно. В самом деле, говоря, что единое, являющееся сверхъединым, определяет то, что есть единое[269], он уже указал на это единое, которое сверх единого, во всяком случае как на то же единое, которое раньше единого. Следовательно, А определяет единое и все, потому что оно определительно, как он говорит, для всякого единого и множества.
Николай. Ты мог также увидеть, что богослов обращает внимание на самое «прежде», утверждая, что Бог имеет «прежде»[270], так что он есть само «прежде», причем все превосходящим образом. Однако A усматривается прежде самого «прежде», так как «прежде» есть не что иное, как «прежде». Поэтому, раз «прежде» мыслится не иначе, как прежде чего-нибудь, чему оно предшествует, то A, конечно, есть в высшей степени само «прежде», раз оно предшествует всему иному. «Прежде» может быть высказано и об ином, так что существует иное, которое предшествует, и иное, которое следует. Если, стало быть, все, находящееся в последующем, существует, как считает богослов, высшим образом в предшествующем или предшествующе, то в A мы во всяком случае все видим в высочайшей степени, поскольку оно прежде самого «прежде».
Фердинанд. Ты великолепно воспроизводишь. Обрати теперь внимание, как объясняет богослов то, что существующий прежде всех век[271] есть век веков, и таким же образом, полагаю, хочет он сказать обо всем. Оттого, следовательно, что до всего (anterioriter) я вижу Бога как A, я вижу в нем все, как его самого. Оттого же, что после всего (posterioriter) я вижу Бога в ином, я усматриваю, что он есть все во всем. Если я постигаю его прежде всех век, я постигаю, что в нем вечность есть Бог, так как прежде вечности вечность усматривается в своем начале или основании (principio seu ratione). Если я вижу его в вечности, я вижу, что он — вечность. То, что «до» я видел как Бога, то «после» я вижу как вечность. В самом деле, вечность, каковую в Боге я вижу Богом, в вечности я усматриваю как вечность, что, конечно, есть не иное, как если вечность усматривается в качестве того, что «после», в нем, как в том, что «до»; в этом случае она есть то, что «до». Когда же он различается в качестве «до», которое в ней, как в том, что «после», тогда он есть то, что «после».
Николай. Ты проникаешь во все при помощи того, что понял о неином; и поскольку А является для тебя началом света, ты видишь то, что в противном случае было бы скрыто от тебя. Скажи мне только еще об одном: как принимаешь ты утверждение богослова, что Бог в подлиныейшем смысле может быть назван и вечностью, и временем, и днем, и мгновением?[272]
ГЛАВА 16
Фердинанд. Я понимаю это согласно видению богослова. В самом деле, он видит, что во времени все временное движется временным образом, само же время остается всегда неизменным. Поэтому во времени очень легко угадать неиное. В самом деле, в часе время есть час, в дне — день, в месяце — месяц и в годе — год, и, поскольку оно рассматривается раньше всего этого, в нем они суть оно, как и оно во всем есть все. И хотя оно во всем, что причастно времени, есть все, па все простирается и нераздельно пребывает во всем, его определяет и ограничивает, — у себя самого, однако, оно остается не менее устойчивым и неподвижным, не увеличивается и не уменьшается, несмотря на то что более продолжительное время кажется большим. Например, в месяце оно больше, чем в дне, каковое обстоятельство происходит только от иного, что участвует в нем в большей или меньшей степени. Следовательно, пребывая вне причастности, оно всякий раз по-разному допускает причастие себе.
270
Цитата в 14, 64 (О Бож. именах 5). Ср. трактат Николая «О начале» 23: «Раньше