Он засмеялся.
— И вот Джеффри везет эту диадему в Лос-Анджелес, чтобы показать ее мистеру Оджилви — страстному коллекционеру. Он не говорит, каким образом нам досталась вещь, упоминает только о каких-то запутанных интригах, контрабанде, о трениях с законом, о необходимости хранить тайну. Для настоящего собирателя это лучшая приманка. Трудности так привлекают! Джеффри заинтриговывает мистера Оджилви, а потом отказывается — и очень решительно — принять чек. Никаких чеков! Никаких следов! Тольк наличные!
Такой вот трюк, как видите. Мистер Оджилви купил диадему. Вот откуда двадцать тысяч долларов у бедного Джеффри.
Он взмахнул своей розовой ручкой, покивал накрашенной головой и закончил:
— Вуаля![9] Это все.
— Мэйн вам звонил по возвращении? — спросил я.
Мистер Ганжен засмеялся, как будто мой вопрос пощекотал его, и повернулся к жене.
— Как это было, дорогая? — перебросил он ей мой вопрос. Энид Ганжен надула губки и равнодушно пожала плечами.
— Мы узнали, что он вернулся, только в понедельник, — перевел мне эти жесты Ганжен. — Правда, моя голубка?
— Да, — буркнула голубка. И добавила, вставая: — Прошу извинить меня, господа, но мне нужно написать письмо.
— Разумеется, моя дорогая, — ответил Ганжен.
И мы оба встали.
Когда она проходила мимо Ганжена, он сморщил свой маленький носик и закатил глаза в карикатурном экстазе:
— Какой чудесный аромат, моя дорогая! Просто божественный запах! Есть ли у него название, дорогая?
— Да, — ответила она и не поворачиваясь приостановилась в дверях.
— Какое?
— «Дезир дю Кёр», — бросила она через плечо и вышла. Бруно Ганжен взглянул на меня и хохотнул.
Я сел и спросил, что он знает о Джеффри Мэйне.
— Все как есть, — заверил Ганжен. — Двенадцать лет, с тех пор как ему исполнилось восемнадцать, он был моим правым глазом, моей правой рукой.
— Что это был за человек?
— А что вообще можно сказать о человеке?
Я не знал, в чем дело, и поэтому промолчал.
— Скажу вам, — продолжал он после минутной паузы, — что. конечно, Джеффри обладал и хорошим глазом, и хорошим вкусом. Ни у кого не было такого чутья, как у него… кроме меня, разумеется. Плюс исключительная честность — я доверял ему ключи. И все же есть «но». Гуляка! Выпивал, играл в азартные игры, любил женщин и транжирил деньги без всякой меры И свое состояние, и приданое жены — пятнадцать тысяч! — промотал полностью. Если бы не страховка, осталась бы жена бет единого цента!..
Бруно Ганжен проводил меня до двери. Я пожелал ему спокойной ночи и направился к автомобилю. Тихая, темная, безлунная ночь. Высокая живая изгородь образовывала черные стены по обе стороны владений Ганжена. С левой стороны я увидел в этой черноте едва заметное пятно — темно-серое, овальное.
Я проехал до первого перекрестка, свернул, припарковал машину и вернулся пешком к дому Ганжена. Овальное пятно меня заинтриговало.
Когда я дошел до угла, то заметил идущую по другой стороне улицы женщину. Я осторожно отступил.
Женщина пересекла улицу. Я не мог ее детально рассмотреть Может быть, она вышла из дома Ганжена, а может, и нет. Может, ее лицо я видел на фоне изгороди, а может, и нет. Игра в орлянку Я поставил на орла и пошел за ней вслед.
Она вошла в магазин. Там был телефон, по которому она говорила минут десять. Я не пытался подслушать, оставался на другой стороне улицы и наблюдал.
Девушка лет двадцати пяти, среднего роста, неуклюжая брюнетка со светло-серыми припухшими глазами, толстым носом и выступающей нижней губой. Окутана длинной голубой пелериной.
Я следил за ней до самого дома Ганжена, куда она вошла через черный ход. Теперь я не сомневался, что она служит в этом доме.
Я вернулся к автомобилю и поехал в агентство.
— Свяжись с Диком Фоли, — обратился я к дежурному, — и скажи, что для него есть работенка: нужно проследить кое за кем завтра в Уэствуд-парке.
Оставив для Дика адрес и описание девушки, я зашел в свой кабинет, где составил и зашифровал телеграмму в наше отделение в Лос-Анджелесе с запросом относительно последнего пребывания Мэйна в этом городе.
На следующее утро ко мне ворвались Хэкен и Бегг. Я передал им рассказ Ганжена о том, как у Мэйна оказались двадцать тысяч наличными. Они в свою очередь рассказали, что некий Банки Даль, известный в городе налетчик, приблизительно со дня смерти Мэйна сорит деньгами; об этом донес один из их информаторов.