Эти слова — красноречивее многих страниц, посвященных воззрениям XVIII в. на наемный труд и на нужды и права его представителей; и вместе с тем тут есть еще нечто специфически принадлежащее не всему XVIII в., а именно концу его, революционной эпохе. Автор даже хочет верить явно малоправдоподобному объяснению рабочих, что их организация в разгаре стачки занимается единственно только благотворительностью, оказанием помощи больным и престарелым, и все-таки не считает возможным терпеть ее: она достойна преследований, не хотя, а потому, что преследует профессиональные цели, и даже узко профессиональные, чисто благотворительные. Он восстает против этой организации во имя свободы, общего интереса и т. п. Рабочие не должны объединяться ничем, никакими, даже самыми безобидными, профессиональными целями, ибо это вредит «общественному порядку». Тут подозрительность ко всяким корпорациям, ко всяким организационным ячейкам, свойственная в высочайшей степени всей революционной эпохе, проявляется во всей своей силе. И тут еще автор статьи желает быть великодушным, желает верить рабочим. Но он считает долгом прибавить, что «это собрание было бы еще более опасно, если бы там принимались решения, противные общему интересу, если бы там затевались преступные стачки с целью остановки работ, если бы беспорядок и насилия, производимые некоторыми, хотя и не одобряемые большинством, исходили из этого очага».
Категорически признавши стачки преступными, организацию рабочих — опасной, просьбы рабочих о вмешательстве властей — неосновательными, автор обращается к вопросу об увеличении платы по существу, и здесь (и это тоже характерно) обнаруживается, что он, собственно, признает справедливость требований рабочих. Он «далек от того, чтобы считать плату в 2 ливра 10 су (т. е. 50 су, которые требовали рабочие) слишком высокой», и только думает, что для рабочих самих невыгодно устанавливать этот минимум, ибо способный работник может заработать и больше. А затем статья кончается выходкой против хозяев, которая написана в весьма враждебном тоне: «… мы им советуем поскорее отделаться от старых привычек, приобретенных при старом режиме; под сенью своих привилегий они долго мучили рабочих, они жирели от пота рабочих, но это счастливое [64] время уже прошло; большие и быстро составляемые состояния — не в духе конституции», — и автор рекомендует хозяевам быть сговорчивее и так устроить соглашение с рабочими, чтобы рабочий имел обеспеченное существование, а собственник почувствовал уменьшение в ценах (за постройки), т. е. автор желает, чтобы и рабочий получил то, что ему нужно, и чтобы предприниматели в то же время меньше брали с заказчиков за труд. Как же это возможно? Ответом должна служить вскользь брошенная им фраза об уничтожении пошлин на привозимые припасы.
Этот враждебный тон и есть отличие демократически настроенного журналиста от муниципалитета и прочих властей. Если вся буржуазия, как один человек, стояла в этот период за принцип невмешательства государства в установление размеров заработной платы, за недопустимость каких бы то ни было рабочих организаций, за признание стачек преступлением, то часть ее, буржуазная демократия, яркой выразительницей которой была цитированная нами газета, верила тогда искренно, что «дух конституции» непримирим с «большими и быстро составляемыми состояниями», была чувством враждебна притеснению труда представителями капитала, но, конечно, при общих своих воззрениях логически совершенно беспомощна указать какой бы то ни было выход из создавшегося положения. Другие газеты крайнего лагеря предпочли совсем молчать о стачке.
Между тем стачка не прекращалась, и преследования со стороны властей согласно последнему заявлению муниципалитета шли очень деятельно. Наступило то тяжелое для бастующих время, которое и характеризуется уже цитировавшимися выше словами органа клуба наборщиков: «… работы всюду прерваны; отовсюду несутся вопли страждущего человечества; тюрьмы наполнены изнемогающими и несчастными жертвами».
Недовольные тем не менее, что организация рабочих еще уцелела, хозяева обращались в течение мая несколько раз к властям с просьбой о еще более энергичном образе действий относительно стачечников. 22 мая хозяева просят уже не муниципалитет, а Национальное собрание прийти к ним на помощь [65]. Они указывают на грозящую опасность распространения стачки во всех не только парижских, но и вообще французских мануфактурах и предприятиях и на то, что это нанесло бы «роковой удар торговле», ибо французские фабриканты не могли бы тогда выдержать конкуренции с заграничными. И всему будет виной организация рабочих-плотников. «Национальное собрание, которое предвидело все, что может благоприятствовать торговле, не предвидело, что образуется корпорация с целью уничтожить торговую деятельность столь несправедливыми притязаниями». Подчеркивая, что все воззвания и меры муниципалитета остались пока тщетными, «предприниматели и другие граждане имеют право ждать от мудрости Национального собрания, что оно издаст декрет с целью помешать образованию всякого рода корпораций, вредных для прогресса и свободы торговли».
Тогда рабочие опять решили отвечать. Поданная ими в Национальное собрание записка от 26 мая 1791 г., которую Жорес ошибочно считает [66] ответом на петицию хозяев от 30 апреля, на самом деле была ответом именно на только что цитированную петицию от 22 мая, о которой у Жореса даже ни словом не упоминается. Заметим, кстати, что у Жореса ответ рабочих датирован неправильно [67].
В своем ответе рабочие описывают стачку с самого ее возникновения 14 апреля, подчеркивают, что они «всецело послушны законам», и указывают, что они сначала хотели полюбовно сговориться с хозяевами, но те не пришли на совещание [68]. Рабочих обидело такое пренебрежение «со стороны тех, которые должны были бы их почитать и любить, так как именно от них хозяева обогащаются».
65
Нац. библ. F3 1673 (4° F3 35346, вплетено в № 1673).
68
Нац. библ. 4° F3 1673 (4° F3 35347).