Не будучи человеком в строгом смысле этого слова религиозным, Майков восхищался проявлением религиозного чувства в народной массе, считая его исконно присущим ей свойством и видя в нем опору и залог ее нравственного здоровья и сил. Подобного рода рационально сконструированная религиозность нашла свое вершинное выражение в следующем стихотворении 1857 года:
Чувством «соборной» религиозности подсказан ряд майковских стихотворений 1850-1860-х годов («Здесь весна, как художник,..», 1859; «Дорог мне перед иконой...», 1868; «Чужой для всех...», 1872, и др.). Нельзя, разумеется, утверждать, что элемент религиозности и даже мистицизма Майков вносил в свое творчество механически, отдавая дань литературной моде. В 1892 году поэт скажет:
Однако как это, так и другие абсолютно чуждые духу «эллинского язычества» стихотворения («Оставь, оставь!..», «Заката тихое сиянье...», «Близится Вечная ночь...» и др.) начинают появляться у Майкова лишь с конца 1880-х годов.
Вера в то, что религиозное смирение составляет главную особенность духовного склада простого русского человека, отразилась на понимании Майковым проблемы народности русской литературы. В отличие даже от близко стоявшего к нему А. А. Фета, избегавшего изображения народной жизни, автор «Машеньки» и «Неаполитанского альбома», как об этом уже отчасти говорилось выше, испытывал потребность в художническом общении с народной толпой, предпринимал попытки заглянуть в душу народа, — и не только в начальный период своей литературной деятельности. В разработке народной темы Майков в меру своего разумения и сил пробовал идти путями, проложенными Пушкиным и Лермонтовым, Крыловым и Кольцовым. Осваивая формы народности, выработанные литературой первой половины XIX века, Майков в то же время с недоверием отнесся к той интерпретации проблемы народности, с которой в конце 50-х годов выступили лидеры революционной демократии во главе с Н. А. Добролюбовым и Н. Г. Чернышевским. В статьях Добролюбова 1858-1860 годов («О степени участия народности в развитии русской литературы», «Черты для характеристики русского простонародья» и др.) новая концепция, несмотря на суровые цензурные условия, была обоснована с исчерпывающей глубиной. Литература не может ограничиться выражением сочувствия народным бедствиям, она должна активно выступить на защиту интересов народа и готовить его к самым действенным формам борьбы с помещиками-крепоетниками и самодержавием. Добролюбов с уверенностью заявлял, что «народ способен ко всевозможным возвышенным чувствам и поступкам наравне с людьми всякого другого сословия, если еще не больше, и что следует строго различать в нем последствия внешнего гнета от его внутренних и естественных стремлений, которые совсем не заглохли, как многие думают. <...> С таким доверием к силам народа и с надеждою на его добрые расположения можно действовать на него прямо и непосредственно, чтобы вызвать на живое дело крепкие, свежие силы и предохранить их от того искажения, какому они так часто подвергаются при настоящем порядке вещей»[11].
Как в предреформенный, так и в пореформенный период революционно-демократическая критика звала литературу к пробуждению вольнолюбивых инстинктов мужика. Не отличавшийся твердостью общественно-политических убеждений и заметно уставший к тому же от житейских невзгод, Майков не мог, разумеется, возвыситься до уровня тех требований, которые выдвигала перед ним новая эпоха. В его произведениях, написанных после 1849 года, мы не найдем ни мужика, восстающего против помещичьего или правительственного произвола, ни политически мыслящего интеллигента, ставшего на защиту народных прав и интересов. Ознакомившись в 1853 году с некрасовской «Музой», Майков написал стихотворение «Н. А. Некрасову», в котором призывал последнего растворить гражданскую злобу в гармонии природы и отказаться от клятвы «начать упорный бой... с неправдою людской»: