Возможно, с одной стороны, здесь сила призвания Антона Семеновича – «неуловимое веяние того, что называется талантом», как признавал, оценивая еще раннее сорокинское творчество, писатель-толстовец Иван Федорович Наживин[5]. Несколько позже поэт сибиряк Н. Е. Янков подчеркивал в письме Сорокину: «В ваших же литературных способностях никто сомневаться не может… как бы хотелось послушать вас, ваши пьесы – прочувствовать ваши душевные переживания, поплакать вашими слезами и посмеяться вашим смехом». «Без сомнения, у вас… талант писателя… Мысли и фантазия у вас богаты», – вторил Янкову другой писатель-рецензент. «Вы тонкий психолог», – отмечал талантливый художник В. Эттель[6].
А вместе с тем (или с другой стороны) случайна ли многолетняя переписка Сорокиных – отца, дяди, самого Антона Семеновича – с В. Д. Бонч-Бруевичем, руководителем редакции «Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола», эпистолярное общение с Л. Н. Толстым? Духовные запросы, поиски в «староверческо-свободно-христианском» роду Сорокиных здесь налицо. И не без оснований, наверное, Л. Мартынов вспоминал о «впадающем в толстовство, кающемся в грехах предков купце Семене Сорокине» – отце писателя[7].
Но обратим внимание: раскол – важная веха в выявлении сущности и одновременно в самом становлении русской души – «русскости» русских (по выводам отечественных мыслителей, например Н. А. Бердяева). «Русские – раскольники, это глубокая черта нашего народного характера», – подчеркивал философ. И продолжал: «Сознание богооставленности… церкви и государства… было главным движущим мотивом раскола», определявшим «искание Божьей правды, странничество… напряженное искание царства правды, противоположного этому нынешнему царству» – «миру во зле». «Отсюда на крайних пределах… „нетовщина“, явление чисто русское». Явление в целом русского – тоталитарного способа мировосприятия-мироощущения, русского типа мышления. При этом, по Бердяеву, «значение левого крыла раскола – беспоповства – в том, что оно сделало русскую мысль свободной и дерзновенной». Здесь несомненна связь с позднейшим явлением русской интеллигенции: духовно, психологически «она наследие раскола», по словам русского философа. И все это очень важно при рассмотрении личности Антона Сорокина.
Сам писатель, его отец и дядя[8] оказались, как ни удивительно, даже причастны начинаниям социал-демократической «Группы инициаторов», взявшейся в эмиграции за формирование библиотеки и архива при ЦК РСДРП. В программе «инициаторов» (один из которых – В. Д. Бонч-Бруевич) и в обращении «Ко всем» говорилось, в частности (п. 8), о задаче сбора материалов по «истории анархистского, толстовского, студенческого, сектантского, раскольничьего» движения в России. Судя по сохранившимся в архиве А. С. Сорокина письмам Бонч-Бруевича (с 1910 по 1916 г.), Сорокины снабжали его адресами и именами старообрядцев разных толков, материалами о них и об их круге. В частности, о знаменитом А. Добролюбове и «добролюбовцах», о В. Драчеве и А. Вахтенко[9], духоборческих общинах, беспоповцах, свободных христианах, о бегунке Сорокины были подписчиками бончевского издания.
Заметим попутно: к сожалению, есть серьезные основания предполагать, что в личном фонде Антона Сорокина[10] сохранились лишь обрывки этого интересного диалога, в котором были заинтересованы, очевидно, обе стороны. С Бончем и его редакцией все яснее ясного, у Антона же Сорокина одним из основных направлений духовно-интеллектуальных художнических исканий была «грядущая революция в религии», поиск смысла жизни, «должного» для человека и человечества в традиционном для русской мысли «богочеловеческом» направлении, «революции через человека», изнутри него, ради высшего, сущностно-человеческого в нем (притом, что «за все я отвечаю в этом мире»)[11]. Значительный пласт творчества Антона Сорокина (взять хотя бы цикл староверческих сказов) напрямую говорит об этом и зле-лжи «исторического христианства». Причем не только официальной церкви, но и ставшего некогда в оппозицию ей старообрядчества (во всяком случае, его представителей), о сокрытии ими евангельских истин, христианских заветов, в которых «тайна вечности» и «страшная сила» – страшная для сильных мира сего, для мира зла вообще[12]. Во многом отсюда проповеднический пафос его творчества.
5
Речь идет об оценке монодрамы «Золото» Антона Сорокина из письма-рецензии Наживина за 1911 г. (сам И. Ф. Наживин к тому времени «имя довольно видное в литературе нашей», по словам А. М. Горького). Особенно видное в 20-30-е годы, в эмиграции – в период тяжких испытаний и надежды на возвращение («Сил у меня осталось уже немного, но я все их отдам служению Родине», – писал он, обращаясь к С талин у). См.: Шелохаев В. Энциклопедия Русской эмиграции, 1997 г.
6
Ф. 1073. On. 1. Д. 371. Л. 43б-43в, 105–105 об, 126. Случайно «столкнувшийся» с предисловием Сорокина к поэтическому сборнику (Янкова) петроградец Л. И. Гумилевский обращался к писателю: «…острые высказанные Вами вопросы вызывают во мне желание общения с В ами» (Там же. Л. 73). Столичный литератор, редактор А. М. Громов, взявшись как-то просмотреть присланные рукописи А. Сорокина, понял, что не может оторваться от текста – «какой красочный язык, какая самобытная удивительная манера… это пишет человек безусловно талантливый» (Д. 367. Л. 4-12).
7
8
Бонч-Бруевич писал: «…буду рад, если Ваш батюшка пришлет мне еще адресов…», «мой привет Вашему батюшке», «II и III выпуски „Материалов к истории и изучению русского сектантства и раскола“ Владимиру Антоновичу Сорокину отосланы».
9
В архиве А. С. Сорокина сохранились, помимо прочего, «Рукописи Вас. Я. Драчева. 1916 г.», сказы «Афанасий Вахтенко», «Иосиф Драчев».
11
Как напишет позднее один из учеников «короля» – будущий большой советский поэт Л. Мартынов.
12
И еще раз заметим: как же это в унисон – в продолжение последовательно старообрядческой линии русской жизни, о чем радикал-нигилист (I) XIX в. В. И. Кельсиев свидетельствовал: «Эти мужики-сиволапы, эти бородатые купцы, поруганные и осмеянные Европой и нашими образованными людьми, эти невежды, варвары, погрязнувшие в грубом материализме… Не плох тот народ, который… и под страшным гнетом XVII и XVIII века… сумел не заснуть, как западный paysan или Bauer… а, напротив того, думал и думал о высших вопросах, могущих занимать ум человеческий, – о правде и неправде, о Христе и Антихристе, о вечности, о душе, о спасении, короче, о тех мировых вопросах, над которыми бились и доселе бьются лучшие умы человечества… каждая умная мужицкая голова сама хочет проверить догматы веры, сама промышляет о истине – …русский человек правды ищет, а какую найдет, по той и пойдет, не пугаясь ни костра, ни пещеры с заваленным входом… ни даже человеческих жертв… русский человек сам, один-одинешенек, на свой салтык и на свою ответственность, правды ищет, как сам и Сибирь завоевал, и Русское царство отстоял, сам свою архитектуру даже создал и свое искусство, и – я твердо верую – сам создаст и свою науку, и общественный быт (превзойдя)… ими… гордо презирающий нас Запад». (Кельсиев В. И. Исповедь / / Архив русской революции: в 22 т. – Т. 11–12. – М., 1991. – Т. 11. – С. 190–191.)