И он лишь на собственной тяге,Зажмурившись, держится сам,Он так же отнесся к бумаге,Как купол к пустым небесам.
7. «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…»
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,И Гете, свищущий на вьющейся тропе,И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,Считали пульс толпы и верили толпе.
Быть может, прежде губ уже родился шепот,И в бездревесности кружилися листы,И те, кому мы посвящаем опыт,До опыта приобрели черты.
8. «И клена зубчатая лапа…»
И клена зубчатая лапаКупается в круглых углах,И можно из бабочек крапаРисунки слагать на стенах.
Бывают мечети живые –И я догадался сейчас:Быть может, мы – Айя-СофияС бесчисленным множеством глаз.
9. «Скажи мне, чертежник пустыни…»
Скажи мне, чертежник пустыни,Арабских песков геометр,Ужели безудержность линийСильнее, чем дующий ветр?
– Меня не касается трепетЕго иудейских забот –Он опыт из лепета лепитИ лепет из опыта пьет.
10. «В игольчатых чумных бокалах…»
В игольчатых чумных бокалахМы пьем наважденье причин,Касаемся крючьями малых,Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,Ребенок молчанье хранит –Большая вселенная в люлькеУ маленькой вечности спит.
11. «И я выхожу из пространства»
И я выхожу из пространстваВ запущенный сад величинИ мнимое рву постоянствоИ самосогласье причин.
И твой, бесконечность, учебникЧитаю один, без людей –Безлиственный, дикий лечебник,Задачник огромных корней.
Из Петрарки
I. «Речка, распухшая от слез соленых…»
Valle che de’lamenti miei se’ piena…
Речка, распухшая от слез соленых,Лесные птахи рассказать могли бы,Чуткие звери и немые рыбы,В двух берегах зажатые зеленых;
Дол, полный клятв и шепотов каленых,Тропинок промуравленных изгибы,Силой любви затверженные глыбыИ трещины земли на трудных склонах:
Незыблемое зыблется на месте,И зыблюсь я… Как бы внутри гранитаЗернится скорбь в гнезде былых веселий,
Где я ищу следов красы и чести,Исчезнувшей, как сокол после мыта,Оставив тело в земляной постели.
II. «Как соловей, сиротствующий, славит…»
Quel rosignuol, che si soave piagne…
Как соловей, сиротствующий, славитСвоих пернатых близких, ночью синей,И деревенское молчанье плавитПо-над холмами или в котловине,
И всю-то ночь щекочет и муравитИ провожает он, один отныне, –Меня, меня! Силки и сети ставитИ нудит помнить смертный пот богини!
О, радужная оболочка страха! –Эфир очей, глядевших в глубь эфира,Взяла земля в слепую люльку праха –
Исполнилось твое желанье, пряха,И, плачучи, твержу: вся прелесть мираРесничного недолговечней взмаха.
III. «Когда уснет земля и жар отпышет…»
Or che’l ciel et la terra e’l vento tace…
Когда уснет земля и жар отпышет,И на душе зверей покой лебяжий,Ходит по кругу ночь с горящей пряжейИ мощь воды морской зефир колышет, –
Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,В неудержимой близости всё та же:Целую ночь, целую ночь на стражеИ вся как есть далеким счастьем дышит.
Хоть ключ один – вода разноречива:Полужестока, полусладка. УжелиОдна и та же милая двулична?
Тысячу раз на дню, себе на диво,Я должен умереть на самом деле,И воскресаю так же сверхобычно.
IV. «Промчались дни мои – как бы оленей…»
I di miei più leggier’ che nessun cervo…
Промчались дни мои – как бы оленейКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресницы. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений.