— Ловите же, ловите! — крикнул Лабиринт. — Быстрее! Я выхватил из кармана носовой платок и бросился в погоню, ни на секунду не забывая о шипах. Шарик отчаянно уворачивался, но в конце концов мне удалось закатать его в платок.
Лабиринт пораженно смотрел на недовольно шевелящийся узелок.
— Это просто не укладывается в голове, — вздохнул он. — Думаю, нам лучше вернуться домой.
— Так что же это такое?
— Одна из баховых букашек. Но она неузнаваемо изменилась…
Быстро темнело, так что, возвращаясь, мы не столько видели тропинку, сколько искали ее на ощупь. Теперь уже я отводил лезущие в лицо ветки, Лабиринт же уныло плелся позади, то и дело потирая пострадавшую руку.
В конце концов мы добрались до дома и поднялись по ступенькам на заднее крыльцо. Лабиринт отпер дверь и сразу же пошел на кухню. Здесь он включил свет и поспешил к раковине.
Я достал из буфета пустую банку и осторожно вытряхнул туда свою добычу. Золотистый шарик раздраженно заметался, и я счел за лучшее закрыть банку крышкой. На кухне повисло долгое молчание. Лабиринт дул на ужаленную руку, я сидел за столом и опасливо смотрел, как бахова букашка пытается найти выход из стеклянной тюрьмы.
— Ну и?… — сказал я наконец.
— С фактами не поспоришь. — Лабиринт закрыл воду и сел напротив меня. — Она претерпела некую метаморфозу. Первоначально у нее не было никаких колючек, тем более — ядовитых. Слава еще богу, что я проявил определенную осторожность, иначе все эти игры в Ноя могли бы плохо кончиться.
— Что вы имеете в виду?
— Я сделал их всех бесполыми. Они не могут производить потомство, второго поколения не будет. Эти мало-помалу вымрут, чем дело и кончится.
— Правду говоря, я очень рад, что такая мысль вовремя пришла вам в голлову.
— А вот интересно, — задумчиво пробормотал Лабиринт, — интересно, как она будет звучать теперь, в этом виде.
— Кто?
— Колючая сфера, бахова букашка. Это будет настоящей, критической проверкой. С помощью машины я могу снова преобразовать ее в ноты, вот тогда мы все и увидим. Как вы относитесь к такой идее?
— Тут уж не мне решать, доктор, а вам, — сказал я. — Только я бы на вашем месте не питал особо радужных надежд.
Лабиринт взял банку и решительно направился к крутой, ведущей вниз лестнице; я последовал за ним. В дальнем углу обширного подвала тускло поблескивала огромная металлическая колонна; со странным, близким к благоговению чувством я понял, что это и есть Сохраняющая машина.
— Так это, значит, она и есть, — сказал я.
— Да, это она и есть.
Лабиринт включил машину и начал ее настраивать. Через пару минут он взял банку, поднес ее к загрузочному бункеру, открыл и перевернул; бахова букашка неохотно упала в темнеющее отверстие, после чего Лабиринт задвинул заслонку бункера.
— Ну, поехали, — сказал он, щелкнув тумблером на панели управления, а затем скрестил руки на груди, и мы стали ждать.
Время тянулось мучительно долго, но в конце концов на панели вспыхнула красная лампочка. Доктор выключил машину, и мы снова замерли — ни он, ни я не решались посмотреть, что же в результате получилось.
— Ну так что? — спросил я, прерывая затянувшееся молчание. — Кто из нас самый смелый?
Лабиринт неохотно отодвинул заслонку, сунул руку в широкий лаз и извлек оттуда несколько листков с нотными знаками.
— Вот вам и результат, — сказал он, передавая листки мне. — Теперь мы пойдем наверх и попробуем это сыграть.
Мы поднялись по лестнице и прошли в музыкальную гостиную; Лабиринт сел за рояль, и я вернул ему изготовленные машиной ноты. Бегло их проглядев — и не выказав никаких чувств, — Лабиринт положил руки на клавиши.
Ни до, ни после этого случая мои уши не слышали звуков столь омерзительных. Эта дьявольская, извращенная музыка была лишена всякого смысла и значения; вернее сказать, она имела некое чуждое, бесчеловечное значение, которого в ней никак не должно было быть. Мне стоило огромных трудов убедить себя, что это было когда-то одной из фуг Баха, частью произведения в высшей степени упорядоченного и гармоничного.
— Вот мы со всем и разобрались, — печально улыбнулся Лабиринт; он встал из-за рояля, взял нотные листы и разорвал их в клочья.
Уже во дворе, подходя к своей машине, я сказал:
— Трудно сомневаться, что стремление к выживанию представляет собой силу много большую, чем любые человеческие идеалы. В сравнении с ней все наши обычаи и традиции выглядят малость жидковато.
— Да, — кивнул Лабиринт, — и ничего тут не поделаешь. Бессмысленно даже пытаться сохранить эти обычаи и традиции.
— Время покажет, — сказал я. — Этот подход оказался неудачным, но какой-нибудь другой может и сработать. Откуда нам знать, что уже завтра не появится что-нибудь такое, о чем сегодня мы и помыслить не можем?
Было уже за полночь. Я попрощался с Лабиринтом, включил фары и тронул машину с места. Пустынная дорога казалась мостом через море чернильной, непроглядной тьмы. Мне было одиноко и очень холодно.
На повороте я слегка сбросил газ и вдруг заметил впереди, чуть поодаль от дороги, какое-то шевеление. Я остановил машину и начал всматриваться в полутьму, пытаясь понять, что же это там такое.
Под древним, кряжистым платаном огромный тускло-коричневый жук трудолюбиво сооружал какую-то странную, неуклюжую конструкцию; не обращая на меня внимания, он пытался прилепить к ней очередной комок глины. Минуту или две я с любопытством наблюдал за этой сценой, но в конце концов жук заметил меня, бросил свою работу, вошел в недостроенный дом и плотно, со стуком закрыл за собою дверь.
Я поехал дальше.
ВОЕННАЯ ИГРА
В одном из кабинетов Земного Бюро Сертификации Импорта высокий мужчина взял из корзины для входящих утреннюю почту, сел за стол и аккуратно разложил бумаги. Потом он надел контактные линзы и закурил.
— Доброе утро, — сказало первое письмо, когда Уайзман провел пальцем по приклеенной к бланку ленте.
С тоской глядя в открытое окно, словно школьник на скучном уроке, он вполуха слушал жестяной, дребезжащий голосок.
— Вы что там, ребята, совсем уснули? Мы послали вам эту самую партию… — Голос смолк; судя по всему, кипящий негодованием коммерческий директор какой-то там нью-йоркской розничной сети копался в своих бумагах. — Этих самых ганимедских игрушек. Нам же нужно включить их в план закупок, купить, распространить по магазинам — и все к Рождеству. А вы там тянете с разрешением. В этом году, — ворчливо добавил голос, — военные игрушки снова будут хорошим товаром. Мы хотим сделать большие закупки. Уайзман перевел палец на ленточку с фамилией и должностью корреспондента.
— Джо Хок, — продребезжало письмо. — Детские магазины Аппели.
«А-а», — сказал про себя Уайзман. Отложив письмо, он взял служебный бланк и приготовился отвечать. А затем задумчиво пробормотал:
— И верно, что же там такое с этими ганимедскими цацками? Ведь их давно передали в испытательную лабораторию. Недели две, не меньше.
Ясно, ко всем ганимедским товарам сейчас приглядываются с большим подозрением; в экономических вопросах Спутники [1] всегда отличались жадностью и агрессивностью, но за последний год они — по разведданным — поднялись в этом деле на новую ступеньку и начали замышлять прямые военные действия против конкурентов.
А кто их главные конкуренты? Три Внутренние Планеты [2]. Однако пока все было тихо. Качество товаров вполне пристойное, никаких хитрых фокусов, никакой там ядовитой краски или капсул с бациллами.
И все-таки…
Ганимедцы — народец до крайности ушлый; они просто обязаны блеснуть своей изобретательностью в любом деле, за которое возьмутся. К подрывной работе они подойдут ровно так же, как и к любому деловому предприятию, — изобретательно и осторожно.
Уайзман поднялся, вышел из кабинета и направился в лабораторный корпус.