— У каждого гвардейца есть мать. У некоторых даже жены уже есть. У тех, кто поторопливее. Такие дела. Возникают очень сложные повороты, у каждого свое, и все разное…
— Ей же трудно, — вдруг, мучаясь, говорит сержант.
Семаков останавливается. Дима перестает думать о расписании: это первые слова Климова. Капитан с лейтенантом ждут продолжения, но сержант замолкает и отворачивается к стене.
— Эх, ты, братец-кролик… Ты в интернате воспитывался?
Климов молчит.
— Хорошо было в интернате?
У Климова вздрагивают плечи.
«И это Климов, — думает Дима. — Парень, который сам кого хочешь доведет до слез».
От кого угодно он мог этого ждать, но не от Климова.
— Чего молчишь, братец-кролик? — Семаков опять склонился над сержантом. — Ты хоть по дому что-нибудь умеешь делать? Тебя чему-нибудь учили?
Климов с надеждой смотрит на начальника разведки.
— Мы в интернате сами ремонт делали. Я умею, я за два дня сделаю. Я и потолки могу и накат.
— Накат… А ты знаешь, что такое капитальный ремонт? Мать пишет, что работы много. Знаешь, что это такое?
Климов снова пустыми глазами смотрит в стену.
— Ну, что нам с тобой делать? Говори.
«О боже, — вздыхает про себя Дима, — когда же этому будет конец!»
И вдруг глаза у Климова прямо-таки наливаются, набухают слезами. Из-под длинной ресницы выкатывается первая крупная слеза; Климов ловит ее языком, слизывает. А потом слезы льются безудержно, текут по щекам. Сержант падает лицом на рукав гимнастерки и плачет, судорожно всхлипывая и глотая слюну.
— Что, служить трудно? — Капитан кладет ему на плечо тяжелую руку.
Климов возится под капитанской ладонью, пытаясь ее сбросить. Кусает рукав гимнастерки.
— А что, — наклоняется Семаков, — мать так жалко?
— Там приходят, — давится слезами Климов, — приходят… Вы же не знаете… Не знаете…
— Кто приходит?
— Приходят… приходят… вы же ничего не знаете…
У Димы морщится лицо. Глядеть на плачущего человека ему трудно. Даже на грудного ребенка. Слезы вызывают в нем странное чувство: жалость — не жалость, страх — не страх… Бог его знает… Словно опускаешься на парашюте ночью в незнакомом районе.
Сам Дима плакал всего один раз: в третьем классе его ни за что двинули в глаз. Подошли трое на улице — дело было в Бресте, около вокзала, он хотел купить пачку вафель, на той стороне улицы стояла девочка из соседнего класса (вафли предназначались ей), — двое взяли его за руки, а третий, прицелившись, точно дал ему в глаз. Девочка убежала. Трое ушли. Он заплакал. В первый и последний раз. Не было больше поводов.
— Где твой платок? — строго говорит Семаков. — Сейчас же прекрати! Запомни: мужчина никогда не плачет, как бы ему ни было трудно. Думаешь, всем на свете легко? Вон у скольких твоих приятелей матери тоже одни живут. Знаешь? Один ты такой? Мужчина только тогда мужчина, когда он крепится в трудностях и ищет способы их преодолеть. Ты еще пацан, зелень весенняя, а тебе доверили такое дело. Посчитали, что ты мужчина с крепкой серединой, с волей, сильный человек, которого нельзя поломать. Ты что думаешь, у всех все в порядке? Запомни, сынок, в жизни еще будет столько поводов заплакать, что и вправду слез не хватит, если станешь их проливать. Жить непросто… Ты меня слушаешь? Я не об стенку горохом, а для тебя. Слушай! Я знаю, тебе в твоем интернате было не очень-то сладко. Ты пирожных немного съел… — Он несколько раз проходит от Климова до двери и обратно.
«Зачем он парня мучает? Сказал бы «нет» — только и всего», — думает Дима.
— Сейчас твоей матери, не спорю, с больной девочкой на руках нелегко. И сама она, пишет, болеет. Трудно ей? Трудно. Но ты служишь, ты далеко, ты в армии, у тебя самого задачи непростые, еще посложнее, может быть. У тебя отделение, люди. Тебя сюда прислали для дела, и дело это очень важное. Ты всей важности его еще, быть может, даже не осознаешь по-настоящему. Ты в таких войсках, которые на боевом взводе каждую минуту. Я двадцать лет служу, знаю. Ты даже не кнопку будешь нажимать, а сам в пекло вместо ракеты полетишь! Сыграют тебе и мне сигнал «Сбор», откроем автопарк, сядем в БМД[1], загрузимся в корабли и полетим в одному богу и командованию известном направлении. Ты десантник. Здесь с тобой не в солдатики играются ать-два, здесь все по-настоящему… Постой, постой, а это что такое?