Была ли она красива? Ей-богу, он затруднился бы ответить на этот вопрос. Темные, почти черные глаза глядели угрюмо. Но стоило ей улыбнуться, и мрачные тучи мгновенно рассеивались. Улыбка озаряла ее лицо, как солнце озаряет вершины гор. И странная боль в груди Авеля тотчас сменялась буйной, ни с чем не сравнимой радостью.
Девушка была в легком, светлом пальто, изящно облегавшем ее тонкую, стройную фигурку. А пожилая дама — как видно, ее мать — была в черном, широком, свободном и длинном, доходящем чуть не до пола, как и подобало ее возрасту. Собственно, почему он решил, что это мать и дочь? Они не были похожи друг на друга. Вот разве только осанка. Дочь держалась так же гордо и неприступно, как мать, голову несла высоко, взгляд темных глаз казался снисходительно-строгим, даже надменным.
Когда они входили в купе, Авель вскочил, подхватил их багаж, помог разместить его.
— Спасибо, сынок, — благосклонно кивнула старшая. — Твоя мать хорошо тебя воспитала. Сразу видно, что ты из хорошего, благородного семейства.
— Увы, это не так, калбатоно. Родом я простой крестьянин из Рачи. Моя фамилия Енукидзе.
— Ну что ж, — снисходительно уронила она. — Из крестьян тоже иногда выходят благородные люди.
— Мама! — вспыхнула девушка. — Ну как ты можешь!.. Пожалуйста, не обижайтесь на мать, — живо повернулась она к Авелю. — Она человек старых взглядов. Но это ничего не значит…
Если бы даже Авель и обиделся, то после слов, сказанных нежнейшим в мире голосом, обида его мгновенно растаяла бы.
Мать кинула на дочку слегка иронический взгляд, улыбнулась и уже совсем другим тоном, ласковым, добродушным, обратилась к Авелю:
— Ох, уж это молодое поколение. Все-то у них по-другому, по-новому. Мать теперь уже и не вольна растить детей по собственному разумению… Как же тебя звать, сынок?
— Авель. Авель Енукидзе.
— Учишься? Или работаешь?
— Работаю. В железнодорожных мастерских.
— Вот и познакомились. Меня зовут Мариам. Мариам Гвелесиани. А дочку мою — Этери. У меня еще трое таких.
— Еще трое дочерей?
— Ну да.
Она замолчала, задумалась.
Поезд замедлил ход, дернулся несколько раз и остановился. Авель выглянул в окно. При свете луны холодно поблескивали переплетения рельсов. Как видно, это была какая-то большая узловая станция.
— Где мы? — спросила девушка.
— Я думаю, это Михаилово, — сказала мать, выглянув в окно.
Она поправила волосы, встала и вышла из купе. Девушка молча проводила ее взглядом. Молодые люди остались вдвоем. Авель не мог отвести глаз от своей прелестной спутницы. Ему самому было неловко, он чувствовал, что переходит границы приличия, но ничего не мог с собою поделать. Девушка нахмурила брови и отвернулась. Однако Авель успел заметить, что губы ее тронула едва заметная улыбка: как видно, внимание Авеля было ей не так уж неприятно.
Авель с трудом выдавил из себя вопрос:
— Вы учитесь?
— Да. В женской гимназии.
Улыбка на ее лице теперь уже не угасала. Авель приободрился.
— Это правда, что у вас еще три сестры? Или ваша мама пошутила?
— Какие тут могут быть шутки? Это чистая правда. Нас у мамы четверо.
— И все ваши сестры такие же красавицы? — не удержавшись, брякнул Авель.
Девушка снова нахмурила брови. Но, глянув на Авеля и почувствовав, что эти его слова не были пошлым комплиментом, а вырвались из самого сердца, вновь улыбнулась.
— А вы приходите к нам в гости. Сами увидите, — насмешливо сказала она. И, неожиданно изменив тон, серьезно, задушевно добавила: — А на маму не обижайтесь. Она любит поговорить о древности и благородстве нашего рода. Но это ровным счетом ничего не значит. Если придете, сразу увидите, как она добра, как гостеприимна. У нас всегда весело. Мама говорит, что наш отец любил веселье, поэтому она и нас приучила не грустить, не печалиться. Правда, приходите! Мы живем на Александровской улице, дом сорок…
— Спасибо. Я непременно воспользуюсь вашим приглашением… А что, ваша мама… давно она овдовела?
— Мне было десять лет, когда папа умер. Но я хорошо его помню.
Разговаривая, они не заметили, как поезд тронулся, как набрал скорость, не слышали свистков паровоза, громкого стука колес на рельсовых стыках.
В купе вернулась мать. Озабоченно оглядев два огромных чемодана, она сказала:
— Надо будет взять мушу[11].
— Не беспокойтесь, — сказал Авель. — Я помогу вам.
— Ну что вы, это было бы уже слишком, — запротестовала она.